Пепел Хайбаха

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ООО "МЕМО", ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ООО "МЕМО".

Передо мной лежит схематическая карта горной территории Чечено-Ингушской АССР, на которой обозначены населенные пункты по состоянию на 1.01 1941 года. На этой карте остались названия населенных пунктов, но самих сел уже нет. Они перестали быть в коротком промежутке времени между 23 и 28 февраля 1944 года. Галанчож, Ами, Тийста, Кирбит, Хайбах, Нашхой, Моцарой, Чармахой, Ялхорой, Хилахой, Пешхой, Зумсой... В этом ряду более 150 населенных пунктов. Теперь это - мертвые села.

В одном из этих сел - Хайбахе - произошла величайшая трагедия, когда более 700 человек в одночасье были заживо сожжены в сельской конюшне, "ввиду нетранспортабельности и в целях неукоснительного выполнения в срок операции "Горы", как написал Наркому внутренних дел СССР Лаврентию Берия полковник Гвешиани, руководивший этой операцией. Если бы в течение многих лет не замалчивалась бы правда об этой трагедии, название села Хайбах звучало бы в одном ряду со словами Хатынь, Куропаты, Лидице, Сонгми...

Замалчивание подобных событий - не самый лучший выход. Это много раз доказывала сама истории. Через сорок лет нашлись люди, которые во весь голос заговорили об этом чудовищном акте геноцида по отношению к доверчивым, беззащитным людям, безропотно отправившимся внутрь конюшни, где к тому времени солдаты постелили солому, чтобы, как они говорили, "людям было удобнее дожидаться самолета, который должен был прилететь за ними с равнины". Среди отправившихся в конюшню были немощные старики, молодые матери с грудными младенцами, и, как потом выяснилось, подростки, которым хотелось "полететь на самолете".

Попытаемся воссоздать эту картину по рассказам остававшихся в живых свидетелей трагедии (к счастью, они сохранились в аудиозаписях). Чтобы соблюсти географию, возьмем по одному очевидцу из каждого села.

Ахмед Мударов, село Тийста: "Я услышал приказ: "расстрелять". На меня была наставлена винтовка. Раздался выстрел. Меня отбросило в сторону. Я упал. Пуля пробила челюсть. Потом рядом стоявший нажал на курок и выпустил в меня почти весь диск автомата.

После этого я ещё видел и слышал. Потом ко мне подошёл другой военный. Он сзади штыком проткнул мне спину, и, не вынимая штыка, потащил меня к обрыву и сбросил вниз. Спереди, через рёбра, вышел кончик штыка. Я видел этот заострённый кусок металла, торчащий из моей груди. Когда штык входил в моё тело, было очень больно. Было больно и тогда, когда обладатель штыка вынимал его. Эту острую пронизывающую боль я ощущаю и сейчас.

На дне обрыва я потерял сознание. Меня тащили штыком, как калошу палкой. В тот день расстреляли и всех остальных членов моей семьи: мать Ракку, сестру Зарият, брата Умара, сыновей Ахъяда - 8 лет, Шаъмана - 6 лет и Увайса - 5 лет, восьмилетнюю племянницу Ашхо. Из них сразу после расстрела умерли 6 человек. Военные почему-то в остальных двух членов моей семьи произвели только по одному выстрелу. То ли экономили пули, то ли оставили для того, чтобы дольше мучились".

Саламбек Закриев, село Нашха: "Это было в конце февраля 1944 года. Я увидел стоящего на склоне горы Ерды-Корт своего односельчанина Писара Гамаргаева. Оттуда все населённые пункты Галанчожского района были видны, как на ладони. Гамаргаев позвал меня. Мы разговорились. Он сообщил мне, что в село Хайбах свезли всех жителей Галанчожа. Он также отметил, что второй день наблюдает за движением людей. В Хайбахе выселяемые переночевали. Наутро многих по льду озера Галанчож отправили на равнину, а часть жителей завели в колхозную конюшню. Потом через некоторое время колхозная конюшня начала гореть, над крышей поднялся чёрный дым. Позже Гамаргаев с другими оставшимися в живых и избежавшими высылки сельчанами пошли в Хайбах и начали хоронить останки сожжённых. Было опасно. Они поставили дозорных, чтобы сообщить о появлении солдат, так как в случае встречи с солдатами они расстреляли бы чеченцев, ни о чём не спрашивая. Так, на протяжении трёх суток они хоронили останки сожжённых и расстрелянных жителей села Хайбах".

Ахмед Гамаргаев, село Хайбах: "Когда началось выселение, я был в урочище, где содержался наш скот. В село возвращаться не стал - было опасно. Когда через несколько дней вернулся домой, там уже никого не было. Всё в доме было разбросано. Вещи и продукты валялись во дворе. Солдаты унесли вяленое мясо, сыр, муку, а оставшиеся продукты облили керосином. Мы, вместе с другими оставшимися в горах чеченцами ушли в горы, так как в селе оставаться было нельзя. Солдаты в упор расстреливали любого попавшегося им чеченца. Стреляли не только в людей, но и в животных. Раздавались крики, плач, стоны, зовы о помощи, слышались автоматные очереди..."

Абухажи Батукаев, село Нашха: "Перед выселением я работал председателем Нашхоевского сельского Совета. В то время у меня жил военный инженер, лезгин, по имени Магомед Махмадмили. Он прожил у меня 9 суток. Однажды этот офицер попросил меня принести Коран. Я ответил, что у меня в доме нет Корана. Он тогда достал свой Коран и позвал меня в мечеть. Он попросил меня, чтобы я поклялся на Коране, что не разглашу то, что он мне сейчас сообщит. Я сначала не решался дать клятву, но потом согласился. После этого он сообщил мне, что у всех чеченцев заберут скот, и предупредил меня, чтобы я частично продал свой скот. Но его тогда мало кто покупал, да и не поверил я этому лезгину.

На вторые сутки Махмад сказал, что не всё рассказал мне, что всех чеченцев и ингушей скоро выселят, ориентировочно к 1 марта 1944 года. Он сам помогал мне зашивать деньги в детскую одежду, предварительно смазав их маслом, чтобы не хрустели. Мы начали готовиться в дорогу. У меня было четверо детей - сын и трое дочерей. Сыну было 9 лет, самой младшей дочери был всего один день, т. е. она родилась в день выселения и погибла в этот же день. Меня вскоре вызвали в с. Ялхорой - центр Галанчожского района. Вернуться домой не смог - не пустили. В тот же день у меня в Хайбахе погибла мать, жена и четверо детей, кроме того, у моего дяди, Ибрагима Бабаева, погибло семеро детей, сестра, дочь с тремя детьми, жена, всего - 19 человек. Боль этой утраты не даёт нам покоя и сегодня".

Салман Джалаев, село Галанчож: "В период депортации мой отец работал пастухом, а я ему помогал. Старший брат Салам находился на фронте. После выселения мы остались на ферме, продолжая работать. О трагедии, случившейся в Хайбахе, узнали на второй день. Об этом рассказывали сами очевидцы, которые захоронили трупы несчастных. Восемь месяцев мы скрывались от работников НКВД, так как любому из нас в случае встречи с ними грозила смерть. Таились мы потому, что знали знакомых, которых убили солдаты. Военные постоянно прочёсывали горы.

Я знаю о том, что в тот период убили Абуязида Комуркаева, Сациту Закриеву, Банажу Гаеву, Рукмана Эльгакаева, Тимирсолта Закриева, Саламбека Алихаджиева, Иби Довтаева и многих других. При этом применялись самые изощрённые методы уничтожения людей, такие, как отравление продуктами. Солдаты минировали участки, отрубали головы трупов и увозили их с собой. Уничтожали невинных людей под видом борьбы с бандитами и врагами народа, увозили скот и имущество".

Айбика Тутаева, село Хайбах: "До выселения я жила в бывшем селе Хайбах Галанчожского района. В день выселения жителей со всех окрестных сёл и хуторов свезли в наше село. Во все селениях было много вооруженных солдат. Я хорошо помню, как безжалостно обращались с населением. Уничтожались продукты, отбирался скот, солдаты ломали и портили имущество, которое веками было нажито людьми, также разрушались исторические строения. После скорых сборов в пешем порядке нас в сопровождении солдат отправили в ст. Сунженская. Это расстояние примерно в 80-100 километров. Накануне целые сутки с. Хайбах нас держали на снегу. Я помню, как родила ребёнка прямо на снегу женщина по имени Батукаева Пайлах.

В Хайбахе остались те, кто в силу своей болезни, старости или по другим причинам не могли самостоятельно передвигаться. Среди них были люди совершенно здоровые - они ухаживали за своими больными родственниками. Им было обещано, что за ними прилетит самолёт и их всех заберут. Среди оставшихся в Хайбахе были многие мои родственники: Гаев Тута, Гаев Хату, Гаева Сари, Гаева Марем, Гаева Хаса с новорожденными близнецами по имени Хасан и Хусейн, Гаев Хасамбек и многие другие. Все они были сожжены".

Зайнди Зулаев, село Нашха: "В то время мне было десять лет. Мне отец рассказывал об одном эпизоде, свидетелем которого он стал во время депортации чеченцев. Когда их вели колонной, у одной беременной женщины начались схватки. Её, чтобы пристрелить, отвели в сторону. И тут женщина рожает ребёнка. Все боялись подойти к ней, так как того, кто посмел бы это сделать, могли пристрелить на месте. Мой отец, Чергизов Зула, увидев её, резко бросился к ней и схватил новорожденного, затем помог женщине встать и посадил её на телегу. Фамилия той женщины - Амагова. Она всю жизнь благодарила отца за тот поступок. Умерла она в Казахстане.

 За этот поступок отца могли застрелить, но так как колонну вёл капитан, который жил у нас накануне выселения, этого не случилось. Видимо, у него рука дрогнула, и он не смог поднять руку на знакомого. Может быть, чисто по-человечески его пожалел".

Эльберт Хамзатов, село Галанчож: "Никакой причины для того, чтобы выслать целый народ, не было. У нас трудолюбивый и очень доверчивый народ. Кто был призван в ряды Советской Армии, все отважно воевали. Среди нас не было ни дезертиров, ни предателей. Никто не уклонялся от службы в рядах Советской Армии. Поэтому я утверждаю, что не было никаких причин для выселения нашего народа.

В результате этого неописуемого глумления умерло огромное количество людей. Те, кто оставался в горах после выселения, в основном были уничтожены. В результате депортации мы потеряли примерно половину населения. Более того, были разорены все села, конфисковано огромное количество скота".

Вот такие остались воспоминания у людей, ставших свидетелями той трагедии. У них нет злости, они никому не хотят мстить. Но при этом часто в разговорах задают один и то же вопрос: "За что?" Недоумевают, откуда в людях столько злости. Этим же вопросом некогда устами своего героя задавался и великий русский писатель Лев Толстой в знаменитом "Хаджи-Мурате". И тоже не находил ответа.

Позволю себе привести здесь отрывок из неопубликованных воспоминаний Василия Федоровича Русина, который, по его признанию, провел в этих краях свои лучшие годы. Он приехал сюда в начале тридцатых годов в качестве молодого специалиста-зоотехника и навсегда породнился с чеченцами. Работал министром сельского хозяйства, первым секретарем в Урус-Мартановском и Ачхой-Мартановском районов, а в период возвращения чеченцев и ингушей на родину, был членом Оргкомитета по восстановлению ЧИАССР. Трагедию чеченцев перенес, как собственную. "Я много раз и довольно часто бывал в Галанчоже, сидел у развалин нашего дома в старом Галанчоже, - пишет Василий Федорович в своих воспоминаниях. - С непередаваемым душевным трепетом притрагивался к высеченной мной надписи в день моего приезда в эти места - "15 марта 1936г.". Людей здесь давно нет, и дома этого уже почти нет, одни развалины, а надпись осталась.

В минуты такого уединения я вспоминаю картинки прошлых лет, которые неотступно следуют за мной на протяжении почти семидесяти лет. Вспоминаю чистые горные сакли с устланными коврами нарами, на них - пуховые подушки, небольшая кирпичная или железная печь, в которой прямо на углях печется румяный чурек. В котлах варится мясо - свежее обязательно варилось отдельно от сушеного. А какой здесь был воздух! И какая вкусная родниковая вода! И главное - какие люди!

Больно было видеть эти развалины там, где было множество сел и хуторов, где по-своему счастливо жили замечательные люди с чистыми помыслами. Они жили своим нелегким трудом, жили непросто, не имея никаких претензий ни к власти, ни к тем, кто эту власть представлял и был обязан делать их жизнь легче".

Тамара Чагаева

Опубликовано 15 февраля 2005 года