Южно-Российский регионогенез: факторы, тенденции, этапы

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ООО "МЕМО", ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ООО "МЕМО".

Актуализация региональной тематики (все заметнее выступающая в качестве доминантной тенденции эволюции российского научного сознания конца ХХ-го столетия) диктует необходимость углубленной теоретической интерпретации территориальных феноменов, осмысления их реального многообразия и взаимозависимости, отслеживания траекторий, а на данной основе и конструирования концептуальных основ региональной организации общества, разработки теории регионогенеза.

Акцент на проблематике регионогенеза не случаен. Любые формы жизнедеятельности отдельного человека, этноса, социума в целом детерминированы региональной динамикой и приурочены к конкретным регионам, целостным пространственно-временным структурам, обладающим собственной "историей" и логикой саморазвития. Их становление и функционирование в конкретном географическом контексте (последний рассматривается предельно широко, объединяя как природно-экологические особенности территории, так и ее социокультурную, этническую, экономическую и иную специфику, влияние других региональных структур, в том числе и в ретроспективе) - это и есть, по существу, не что иное как регионогенез, процесс универсальный и фундаментальный, требующий своего анализа и научного объяснения.

Исследование регионогенеза, приобретающее особое звучание в трансформационные, кризисные для социума периоды, может быть обращено как на предельно общие (познание пространственных реалий), так и на специфические, частные задачи, включая обособление вполне конкретных региональных феноменов, их делимитацию, внутреннее структурирование, выявление доминирующих тенденций, фиксацию системной целостности и ролевых функций в межрегиональных взаимодействиях. Анализ регионогенеза, в этой связи, - это также вопрос самоидентификации территории, компонент регионального самопознания, актуальность которого возрастает в ситуации, когда адекватный "образ" региона в общественном сознании либо вовсе отсутствует, либо только-только начинает складываться. Подобное положение дел весьма характерно и для наиболее масштабного, геоэкономически и геополитически значимого территориального образования юга европейской части нашей страны, целостной и все более "признаваемой" ныне геоструктуры, обозначаемой словосочетанием "Юг России" (1).

Регионогенез (как, впрочем, и любое иное территориальное явление) детерминирован множеством разнохарактерных факторов, полиструктурен, внутренне противоречив и весьма сложен для своей многоаспектной характеристики, тем более в рамках отдельной статьи. В этой связи, акцентируя внимание на траекториях южно-российского регионогенеза, на приоритетности данной проблематики, автор вынужден ограничиться изложением ее отдельных, узловых (в плане понимания феномена Юга России и его саморазвития в системе российской государственности и русской культуры) содержательных моментов. К последним отнесены доминирующие (системоформирующие) тенденции регионального развития, истоки и факторы регионогенеза, его наиболее значимые этапы.

Становление любого региона изначально приурочено к определенной территории, характеризуемой в этой связи как пространственный ареал регионогенеза. Последний динамичен, под влиянием регионоформирующих процессов способен видоизменять свои контуры (преимущественно в сторону расширения ареала) и выступать исходным "материалом" ("вместилищем" природных комплексов, населения, различных объектов материальной культуры т. п.) конструирования региональной структуры (своеобразного "живого организма", имеющего как собственных "предков", так и уникальную "судьбу"), ареной его саморазвития. Если акцентировать внимание на южно-российской специфике, то соответствующий ареал регионогенеза складывался практически три столетия, последовательно охватывая низовья Волги и Дона, и далее - левобережье Терека, Кабарду (с середины XVI в.), спустя полстолетия - Дагестан, затем (со второй половины XVIII в.) - степи западного Предкавказья и, наконец, в XIX в. - горные территории Кавказа, его Черноморское побережье.

Подобная, достаточно обширная, особенно по европейским масштабам, территория (площадь локализованных на ней ныне 14 субъектов Федерации равняется 641,6 тыс. кв. км, что превышает размеры территории Франции и стран Бенилюкс вместе взятых) с древнейших времен выступала ареной соразвития множества этнокультурных и этнополитических образований(2). Тем не менее, становление собственно южно-российского региона предстает как весьма непродолжительный (по масштабам культурогенеза), протекающий под влиянием разноплановых внешних и внутренних факторов процесс.

Фиксируя внимание на причинах и обстоятельствах зарождения южно-российской региональной целостности (фактически на ее предыстории), необходимо подчеркнуть, что на начальных стадиях регионогенеза в основном превалируют внешние по отношению к региону факторы. Поскольку последних в рассматриваемой ситуации множество (геополитические, экономические, демографические и т. д.), акцентируем внимание на наиболее значимых, фундаментальных, изначально предопределяемых имманентностью нашего региона российской государственности и русской культуре.

Интегрированность Юга России в территориальную структуру высшего таксономического ранга РФ позволяет, в частности, полагать, что ситуация в регионе, его траектория и даже сама возможность появления подобного пространственного образования в значительной мере предопределены именно алгоритмами русской цивилизации. Становление ее современного инварианта (3) началось в основном под влиянием татаро-монгольских завоеваний XIII столетия и последовавшего симбиоза культур, имевшего и свой выраженный геопространственный аспект. Речь, прежде всего, идет об элементах русской миграции (как правило насильственной) в Степь [3], а также о проникновении в данный регион свойственных Руси культурных институций (симптоматичным фактом того периода является учреждение в 1260 г. Сарайской епископии, распространившей свое влияние и инфраструктуру на Золотую Орду [3, 4]), обеспечивших православную, а впоследствии и "прорусскую" ориентированность зарождавшегося в тот период казачества[3, 6,7] .

У Юга России, как особого социо-экономико-культурного региона, была и более фундаментальная (связанная с универсальными закономерностями взаимодействия степной культуры с иными социо- и этнокультурными образованиями) историческая предпосылка. Дело в том, что любая варварско-кочевая социокультурная система, успешно осуществив акт агрессии, впоследствии "отдает" завоеванной ею общности и свое население, и, что еще важнее в рассматриваемом случае, собственную территорию [8]. Нашествие Батыя как бы предопределило аналогичную судьбу и для степного Юга, обусловило его последующую интеграцию (в политико-территориальном аспекте завершившуюся только к концу XVIII столетия, в социально-экономическом - столетие спустя) в состав России, то есть, по-существу, "запустило" механизм регионогенеза.

Активное проникновение русской культуры в степные пространства "Дикого поля" активизировало и внутренние факторы южнороссийской динамики, знаменовало собой начало саморазвития региона, то есть его фактического (с середины XVI в.) зарождения. Узловым моментом регионогенеза в тот период становится южно-российское казачество (4), субэтнос русского народа, создавший систему расселения и особый социокультурный уклад, во многом предопределивший пространственные контуры региона, его последующую этнокультурную самобытность в составе России.

Рассматривая феномен казачества как основополагающий (но не единственный) компонент южно-российского регионогенеза, хотелось бы отметить, что результатом и условием интеграции данной этнической общности в геопространство России (обусловившей саму возможность характеристики осваиваемого им ареала именно как российского региона) стала его последовательная культурная "переработка", в целом завершившаяся только ко второй половине нашего столетия. Примечательно в этой связи, что продолжавшийся вплоть до начала XX в. динамичный численный рост субэтноса сочетался с поэтапным снижением удельного веса казаков в общем населении региона. И если в прошлом столетии структурные подвижки были относительно невелики (к примеру, в Области Войска Донского казаки составляли в 1820 г. 70 % населения, в 1860 г. - 62,6 [10], в 1914 г. - 47 % (5) [12]), то в последующем они носили "обвальный", катастрофический для субэтноса характер (6), предопределив при этом и общее изменение этнического "баланса сил" на всем Юге России.

Отслеживание южно-российской ретроспективы конкретизирует общий взгляд на регионогенез как на полифакторный, вариативный и, в этой связи, многостадийный пространственно-временной процесс. Учет фиксируемой траектории предопределяет при этом не только правомерность вычленения двух его начальных этапов (предыстории южно-российской территориальной целостности и ее зарождения), но и их понимание как единого степного периода с характерным для него ареалом (степные пространства низовьев Дона и Волги), специфическим социокультурным вектором (становление казачества как своеобразного продуцента степного инварианта русской культуры) и конкретным временным периодом, в основном завершившимся по мере активизации российской кавказской политики.

Интеграция кавказских этносов в систему российской цивилизации - сложный, по целому ряду аспектов драматичный процесс, напрямую детерминирующий ситуацию на Юге России и во многом территориально приуроченный именно к данной структуре. В итоге ее регионогенез не только оказался в сильной степени скорректированным, но и приобрел мощный дополнительный импульс в рамках особого кавказского периода южно-российской региональной истории.

Говоря о последнем, очерчивая его истоки, следует отметить, что, хотя первоначальные контакты России и Кавказа датируются еще 80-ми годами XV в. [13], в 1557 г. в состав российского государства добровольно входит Кабарда, а полстолетия спустя в сферу влияния России втягиваются и отдельные горские общества Дагестана [14]. Массированная геополитическая экспансия российского государства проявилась здесь только начиная с конца XVIII - начала XIX вв.

Соразвитие России и Кавказа - проблема столь традиционная, сколь и архисложная, сохраняющая свою актуальность уже более двух столетий. Кавказская составляющая в геодинамике российского Юга, являясь весьма важным фрагментом кавказской тематики в целом (особенно с позиций последнего десятилетия), позволяет продолжить предложенную ранее этапизацию регионогенеза вычленением трех последовательно сменяющих друг друга стадий. Начало первой из них (определим ее как этап завершения территориального объединения) можно отнести ко второй половине XVIII в., когда процесс политико-географического "поглощения" Российской Империей степного Предкавказья в основном оказался завершен, а системы расселения южно-российского казачества в своих общих параметрах сформированы. Последним аккордом данного периода стало переселение запорожцев (1783 г.) и казачьего войска с Буга (1793 г.) на Кубань, где в итоге появились не только соответствующие войсковые структуры, но и сложилась своеобразная в социо-культурном отношении самостоятельная субрегиональная общность.

С того времени и до наших дней регионоформирующее влияние "кавказского фактора" становится не только вполне ощутимым, но и в целом доминантным. Если же обратиться к фактам регионогенеза характеризуемого этапа (в основном исчерпавшего свою историческую логику к 70-м годам прошлого столетия (7)), то следует признать, что практически все социально-экономическое и этнокультурное развитие южно-российского региона в той или иной степени связано с реализацией российских геостратегических целей на Кавказе.

Выраженный "военный" характер носила миграция русского населения на Юг [15]. Крупнейшие городские поселения в основном образовывались либо как непосредственно приграничные, "прифронтовые" укрепления (Екатеринодар, Моздок, Владикавказ, Грозный и др.), либо как базы снабжения воюющей армии (Ростов-на-Дону, Ставрополь). Многолетнее вооруженное противостояние консервировало поведенческие стереотипы казачества (способствуя его культурному самосохранению в едином цивилизационном поле) и этносов Кавказа, вело к депопуляции территорий (наиболее масштабно - на Западном Кавказе, где к началу XIX в. проживало около полумиллиона адыгов [14]; к началу же нынешнего столетия численность горцев в Кубанской области не превышала 120 тыс. [11]).

Важным моментом стало и установление российской юрисдикции (следовательно, и создание предпосылок для последующей социально-экономической и культурной интеграции, в том числе и на внутрирегиональном уровне) над всеми территориями, объединяемыми ныне понятием Юг России. Сам кавказский фактор с последней трети XIX столетия трансформируется в этой связи из преимущественно внешнего (по отношению к региону) во внутренний аспект южно-российского регионального развития.

Разумеется, в характеризуемый исторический период кавказская составляющая выступала далеко не единственным фактором, определяющим региональную траекторию. Тем не менее акцент на ее приоритетности - не случаен, поскольку именно включение территорий горских этносов (ранее во многом оппозиционных русскому Югу) в состав Российской Империи знаменовало собой не только пространственное расширение региона, но и видоизменение его базисных этно- и социо-культурных характеристик (первоначально преимущественно в потенции), перенос эпицентра регионогенеза из степной зоны в предгорья, то есть, no-существу, поворотный момент в динамике региона.

Завершение Кавказской войны хронологически совпало с началом экономической реструктуризации России, масштабными миграциями, железнодорожным строительством, развитием рынка, расширением хозяйственных связей, углублением региональной специализации. В последующий период многократно видоизменялась социально-экономическая и политическая ситуация, перекраивались административно-территориальные рубежи, однако с позиций становления Юга России вся дальнейшая его траектория органично укладывается в единый (продолжавшийся вплоть до конца 80-х годов нашего столетия) этап региональной интеграции. Доминантным для него вектором регионогенеза стало соразвитие этнических и территориальных структур, предопределяемое двумя разнонаправленными и параллельно взаимосвязанными, взаимообусловленными тенденциями - русификацией и кавказизацией.

Переходя к их последовательной характеристике, сразу оговоримся, что с позиций межэтнического и межцивилизационного взаимодействия процессы эти естественны и лишены заведомо негативной тональности. Если же говорить о русификации, то для Юга, как и вообще для всех российских регионов (вне зависимости от их национальной специфики), - это закономерное, во многом позитивное геокультурное явление, впервые проявившее себя еще в XV в. (в связи с интеграцией княжеских уделов в состав Московского государства) и в дальнейшем распространившееся на всю остальную динамично наращиваемую периферию. Представляя не что иное как волнообразные (порожденные как собственными алгоритмами России, так и внешними по отношению к ней обстоятельствами) инновационные геокультурные изменения, русификация выступает важнейшей компонентой регионогенеза, условием становления южно-российской территориальной целостности.

Анализ распространения русской культуры высвечивает как ее временную, так и пространственную специфику. Последняя в подавляющей мере предопределена историческими и социокультурными факторами. Под их влиянием уже к концу XIX столетия (когда отсутствие геополитических разделительных рубежей интенсифицировало межэтнические контакты, соответственно, и регионогенез в целом) обозначилась выраженная дистанцированность ситуации на "казачьих" территориях, осваиваемых русской культурой достаточно продолжительный период (8), а также в ареалах проживания большинства традиционных северокавказских этносов, в своей основной массе уже вовлеченных в орбиту Ислама и лишь только-только "закрепленных" в составе России. В геопространстве российского Юга, таким образом, как бы изначально обособились два самостоятельных субрегиона с дифференцированной "реакцией" на русификацию, с различиями в ее последствиях и масштабах.

В традиционном ареале расселения казачества поэтапная и последовательная имплантация в систему русской культуры данного субэтноса (9) (в том числе и за счет увеличивающегося притока переселенцев из центральных губерний России) в дальнейшем дополнялась общей ассимиляцией потока иноэтничных мигрантов (10). Их привлекали возможности освоения ресурсного потенциала степного Юга, Азовского и Черноморского побережий (11), также динамичное развитие производительных сил (12).

Основным итогом русификации к концу характеризуемого этапа для данного субрегиона стала его преимущественная мононациональность (удельный вес русских в населении составляет ныне для Краснодарского края 86,7 %, Ставропольского края - 84,0, Ростовской области - 89,6, Волгоградской области - 89,1, Астраханской области - 72 % [20]), относительно высокий (в сопоставлении с большинством "национальных" территорий) общий уровень социально-экономического развития. Показательна в этой связи наблюдаемая ныне дифференциация пространства Юга России по такому важному экономическому параметру как валовой продукт на душу населения. Если принять усредненный в целом по региону показатель за 100, то до него "не дотягивает" ни одна северокавказская республика (для Ингушетии - 35, Дагестана - 36, Калмыкии - 50, Кабардино-Балкарии - 61, Северной Осетии - 65, Карачаево-Черкессии - 72, Адыгеи - 75). Наивысшие же значения душевого валового продукта фиксируются в Волгоградской (134), Воронежской (121) и Ростовской (109) областях, в Ставропольском (125) и Краснодарском (113) краях.

С заметным отставанием и по несколько иному (отличному от степного Юга) сценарию протекала русификация иноэтнической части региона. В дореволюционный период интеграционные процессы наблюдались, разумеется, и здесь, проявляясь в видоизменении хозяйственных технологий, жилищ, предметов быта горцев (особенно, переселенцев на равнину), внедрении отдельных элементов светской культуры того времени (13). Тем не менее глубинные социально-экономические и культурные "пласты" затрагивались преимущественно поверхностно, закрепляя дистанцированное сосуществование регионального инварианта русской культуры и иных этнокультурных комплексов. Наглядным подтверждением тому служит уровень грамотности населения. Если для великороссов, проживающих на территории Северо-Кавказского края (1926 г.), удельный вес грамотного населения достигал 60,8 %, то для чеченцев - 0,2, ингушей - 1,7, кабардинцев - 2,1, осетин - 14,2, карачаевцев - 3,2, кумыков - 1,9 % [19]. И подобное положение закономерно, учитывая как особенности дореволюционной системы образования (с присущей ей дифференциацией школ на "русские" и "национальные" [21]), так и ее общую маломощность (к примеру, в Дагестане в начале нашего столетия на 1000 человек приходилось всего 3 учащихся, а на 25 тыс. жителей - всего одна школа [14]). Ситуация изменилась лишь с началом индустриализации, которая активизировала процесс регионогенеза, усиливший центростремительные тенденции в системе русской цивилизации.

Важным индикатором экономических преобразований, их своеобразным итогом явился повсеместно наблюдаемый вплоть до начала 60-х годов рост "русской составляющей" в населении северокавказских автономий. Так, если, по данным переписи 1926 г., удельный вес русских достигал в Дагестане 12,5 %, Калмыкии - 10,7, Кабардино-Балкарии - 7,5, Северной Осетии - 6,6, Чечено-Ингушетии - 2,6 %, то спустя всего тринадцать лет (1939 г.) аналогичный показатель соответственно равнялся: 14,3, 45,7, 35,9, 37,2 и 28,8 % [16] (14). Заметим, что универсальность данного процесса сочеталась с его выраженной территориальной спецификой. Наиболее масштабным он оказался в Северной Осетии (в данном регионе максимально удельных величин русская диаспора достигла уже к началу Второй мировой войны) и Кабардино-Балкарии; в наименьшей степени затронул Дагестан, где общая траектория рассматриваемого явления фиксировалась в 2-3 раза меньше, нежели у соседей (15).

Установившиеся этнодемографические пропорции, впрочем, оказались недолговечными. В результате репатриации в регион репрессированных народов, а главное - "демографического взрыва" (в полной мере проявившего себя на Северном Кавказе во второй половине столетия и охватившего основные горские этносы (16)) - направленность процесса сменилась на прямо противоположную. Начиная с 70-х годов, наметилось и абсолютное снижение численности русских (в 90-е годы принявшее форму "исхода" в связи с обострением этнополитической ситуации и, особенно, Чеченской войной) [16, 23] .

Свидетельствует ли изменение миграционного вектора о завершении русификации? Полагаем, что нет, поскольку рассматриваемая тенденция не только долговременная, но и весьма инерционная, устойчивая, многоаспектная, способная видоизменять свою форму. Ныне, в конце XX века, сохранение потенциала общерусского влияния в огромной мере предопределяется "привязкой" территорий к сложившимся трансрегиональным системам инфраструктуры, зависимостью субъектов Федерации от федеральных финансовых потоков, поставок энергоносителей, иных видов перераспределяемых ресурсов. На стабилизацию ареала русской культуры, его целостность "работает" и сложившееся общероссийское экономическое пространство, наличие диаспор северокавказских этносов во всех регионах России. Характерно в этой связи, что наиболее интегрированными (судя по масштабу формируемой диаспоры) в социально-экономическое пространство России являются именно чеченцы. За пределами собственной республики проживает 36 % всех представителей данного этноса, причем 50 % чеченской диаспоры в регионах РФ локализовано непосредственно на Юге [24, 25]. Менее интенсивно (в диаспорах - до 15 % этноса) "осваивают" российские территории и другие народы Северного Кавказа.

Трансформации этнической структуры высвечивают также растущее влияние "кавказского фактора" на Юге России. Детерминантой данного процесса, помимо региональной демографической специфики, служат дезинтеграция СССР, последующая федерализация России, усиление гео- и этнополитической нестабильности на ее южной периферии, наличие (а по ряду аспектов и рост) социально-экономической поляризованности российской территории, растущая этническая консолидация. И хотя воздействие этнокультуры народов Кавказа на российскую цивилизацию имеет длительную предысторию, говорить о кавказизации можно, полагаем, лишь с конца 50-х - начала 60-х годов, причем именно для последнего десятилетия очевидна активизация процесса.

Кавказизация (предстающая фактором регионогенеза, его ведущей тенденцией) многоаспектна, несводима лишь к демографической динамике. Тем не менее именно последняя видоизменяет ныне этнический и конфессиональный "облик" региона, усиливает его своеобразие (и проблемность) в составе России, предопределяет всевозрастающую зависимость общерегиональных воспроизводственных процессов от ситуации на "национальных" территориях, в зонах интенсивных межэтнических контактов. В этой связи, чтобы высветить исследуемый феномен, очертить его исторические рамки, проанализируем видоизменение этнического баланса российского Юга в обозримой ретроспективе.

В соответствии с проведенным автором исследованием (17), накануне активизации российского продвижения на Кавказ (в 1795 г.) удельный вес русских среди населения территории, ограниченной нынешними контурами Северо-Кавказского экономического района, составлял порядка 37 %. В этнической структуре (всего в тот период в регионе проживало около 2 млн жителей), таким образом, доминировали коренные этносы. Кавказская война и последующие интенсивные миграции в корне изменили ситуацию. К началу нашего столетия (1911 г.) регион в целом становится (за исключением Дагестана и Терской области) мононациональным, поскольку доля русских вместе с активно ассимилируемыми украинцами достигает 88,2 %. Только казаков насчитывалось более 2,5 млн (при общей численности населения в 7,0 млн), тогда как представителей горских этносов - лишь 827 тыс. (11,8%).

Сопоставление вышеприведенных показателей с итогами переписи населения 1989 г. (более поздняя информация, к сожалению, пока отсутствует) не только высвечивает сам факт кавказизации, но и позволяет в целом охарактеризовать XX век как во многом переломный, изменивший этническую обстановку на Юге, предопределивший ее траекторию на обозримую перспективу. Очевидно, в частности, существенное сокращение удельного веса русских (67,4 % для СКЭР и 72,4 % для всего Юга России) при одномоментном росте в этнической структуре региона доли представителей автохтонных северокавказских этносов (27,0 и 19,9 %, соответственно). Это вполне закономерно, если учесть, что численность русских в пределах СКЭР за период с 1911 по 1989 гг. возросла лишь в 2,2 раза (с 6,17 млн до 13,7 млн), а горских народов (без жителей Закавказья) - в 5,7 раза. Характерно, что наиболее интенсивный численный рост коренных народов Северного Кавказа пришелся именно на послевоенные годы (начиная с 50-х), причем наивысшие показатели динамики наблюдались у чеченцев (с 1959 по 1989 годы - в 3,4 раза), ингушей (в 3,8 раза) и некоторых народов Дагестана (рутульцев, табасаран, даргинцев, лезгин и др.), то есть в экономически наиболее отсталой части региона.

В обозримой перспективе, учитывая фиксируемый в юго-восточном субрегионе Северного Кавказа высокий естественный прирост населения (порядка 1,4-1,7 % в год на фоне убыли в целом по России), а также сохраняющуюся общую положительную динамику и на остальных (кроме Адыгеи, где, впрочем, иная этническая структура) "национальных" территориях российского Юга, полагаем, что следует ожидать дальнейшую трансформацию региональной этнической структуры. Как свидетельствует проведенный автором анализ, в случае консервации действующих демографических и этнокультурных (ассимиляционных) тенденций уже к середине XXI столетия доля русских в населении Юга России может снизиться до 57-59 % (для СКЭР - 50-52 %). Еще меньшим окажется удельный вес русских непосредственно на территориях северокавказских республик - 11-13 %, что означает возврат к положению дел конца 20-х годов нашего века.

Развитие ситуации напоминает, таким образом, движение мятника, причем его "обратный ход" (кавказизация), в этой связи, предстает не только как вполне закономерное, соответствующее общей логике региональной траектории явление (в некоторой степени это реакция на русификацию, ее следствие), но и заведомо "внутренний", свойственный Югу России процесс, от которого сегодня невозможно ни "отгородиться", ни тем более проигнорировать. Заметим также, что речь идет о феномене, сугубо "географичном", неравнозначно проявляющемся в различных субрегионах Юга, имеющем конкретную территориальную "привязку". Уже сейчас выявился его эпицентр (юго-восток Северного Кавказа), обозначились общерегиональные проявления и следствия, к которым можно отнести влияние фактора "горячих точек" на инвестиционную активность, функционирование профильных для Юга России отраслей (рекреацию, трансрегиональные виды транспорта), бизнес в целом. Обострение социально-экономической и этнополитической ситуации в северокавказских республиках вызывает повышенное к ним внимание федеральных властных структур, инициирует осознание приоритетности проблематики Юга в общероссийском масштабе. Под воздействием этнодемографических и этнокультурных сдвигов трансформируются важнейшие региональные рынки (продовольственный, образовательный и др.), активизируются цементирующие экономическое пространство товаропотоки, трудовые миграции и т. п.

Характерно, что кавказизация стала наиболее выраженной именно в последнее (фактически, постсоветское) десятилетие. С позиций регионогенеза данный промежуток времени весьма специфичен, поскольку, наряду с интеграционными тенденциями (соответствующими всей предшествующей логике региональной траектории), в нем заметно проявляются инициируемые социально-экономическим кризисом и общим процессом регионализации дезинтеграционные черты [5]. Приобретя новый статус (не административных, как ранее, а политико-территориальных образований), регионы впервые за последние пять столетий национальной истории выступили в роли субъектов геополитического и геоэкономического процессов. На фоне развернувшейся борьбы за перераспределение собственности, властных функций, полномочий; территориальных споров и межэтнических конфликтов обозначилась растущая дистанцированность региональных структур, проявились тенденции их экономического, политического и этнокультурного обособления, "замыкания" воспроизводственных циклов. Все это дает основание полагать, что с начала, 90-х годов в развитии южно-российского региона наметился новый самостоятельный этап - региональная самоорганизация. Последняя проявляется пока главным образом на мезоуровне (в масштабах отдельных субъектов Федерации), ведя к нарастанию субрегиональной и локальной специфики в регионогенезе, усиливая межрегиональные диспропорции и противоречия. Следует вместе с тем подчеркнуть, что и региональная самоорганизация, и в целом регионогенез по своей природе не только объективны, но и универсальны, характерны для разномасштабных территориальных объектов, включая и предельно интегративные структуры макроуровня. Обретший контуры территориальной целостности в многостадийном синтезе культур, полиэтничный, сложноструктурированный и поляризованный Юг России призван выступить в этой связи реальным фактором инициирования столь значимых ныне центростремительных тенденций.

Специфичность южно-российского региона и его очевидная "проблемность" требуют адекватной региональной идеологии. В последней, с учетом выявленной траектории регионогенеза, полагаем, особо значим кавказоведческий акцент, понимание роли Кавказа в социокультурном и экономическом развитии юга страны.

В этой связи мощным концептуальным потенциалом обладает идея Ю. А. Жданова о "кавказском векторе" как базисе современного бытия народов различных культур и конфессий [27]. Представляется, что этот вектор может быть востребован именно в структуре Юга России, чья история и сам факт современного бытия - пример соразвития цивилизаций, этносов и культур.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. В нашем понимании Юг России охватывает не только традиционные составляющие Северо-Кавказского экономического района, но и Республику Калмыкия, Астраханскую, Волгоградскую и Воронежскую (по ее южной периферии) области (см. подробнее об этом в [1]).

2. Ранние "следы" антропогенной деятельности датируются периодом 350-100 тыс. лет до н. э. [2]. Впоследствии территории региона "осваивались" многими государственными образованиями, относящимися как к древности (Тюркский каганат, Боспорское царство и др.), так и к более позднему периоду (Хазарский каганат, Золотая Орда, государство черкесов и др.) [2, 3, 4 и др.]

3. В соответствии с авторской гипотезой, географическим проявлением культурогенеза становится последовательная "череда" особых, сменяющих друг друга территориальных образований, геоэтнокультурных систем (ГЭКС). Развитие русской культуры в обозримой ретроспективе протекало первоначально в форме Киевской Руси, а затем (с XIV в. и по настоящий период) - Великороссии [5].

4. В этой связи полагаем, что правы авторы, рассматривающие XVI - начало XVII вв. как период самоидентификации казачества [9].

5. Любопытно, что к началу первой мировой войны аналогичная структура сложилась и на Кубани (46 % всего русского населения - казаки), и на Тереке (47 %) [11].

6. В этой связи симптоматичен, хотя и не бесспорен вывод, что "в исторически сложившихся условиях XX в. казачество деградировало из положения субэтноса до корпоративно - маргинальной военизированной структуры" [7, с. 14].(7) Окончательное "замирение" восточного (1856 г.) и западного Кавказа (1859 г.) и спровоцированное им массовое переселение представителей автохтонных горских этносов в Турцию кардинально видоизменили этнодемографическую ситуацию в регионе, зафиксировали его политико-географическую имманентность России.

8. От трех столетий - для земель Войска Донского и до одного - на Кубани.

9. Русификация казачества - сложный многостадийный геопроцесс. В XVI-XVII вв. его ведущим мотивом стала интеграция русских мигрантов в казачьи сообщества, в XVIII в. - включение казачьих территорий в состав Российской Империи, в XIX в. - укоренение традиционной для России земледельческой культуры, в XX в. - индустриализация, урбанизация и трагическое для субэтноса его "разказачивание".

10. В этой связи показательна "судьба" украинской диаспоры на российском Юге. В 1897 г. ее численность в пределах Северо-Кавказского региона (наиболее плотнозаселенной и экономически развитой части Юга России) достигала 1271 тыс., по переписи 1926 г. - 3107 тыс., а спустя немногим более тридцати лет (1959 г.) - лишь 170 тыс. [16].

11. Важнейшим индикатором освоения региона (и одновременно его имплантации в русскую цивилизацию) выступает вовлечение в хозяйственный оборот богатейших земельных ресурсов степного Предкавказья. Так, к примеру, в Области войска Донского (где вплоть до 1695 г. действовал категорический запрет на хлебопашество) удельный вес пашни в общей структуре земельного фонда в 1725 г. составлял лишь 4,5 %, в 1796 г. - 11,6, в 1852 г. - 25,2 % [17]. В 1913 г. степень распаханности достигла 33-36 %, а к 1985 г. (максимальное значение показателя) - 72 % [18].

12. Косвенным подтверждением социально-экономической "продвинутости" территорий преимущественной дислокации русскоязычного населения служит их урбанизированность. По данным 1897 г., в городах концентрировалось 15,6 % всех жителей. Аналогичный показатель для "национальных" регионов Северного Кавказа в тот период составлял лишь 0,8 % [19].

13. В 1820 г. в Нальчике открыта первая светская школа для детей горцев, в 1895 г. - первая публичная библиотека в Темир-Хан-Шуре и т. д. [14].

14. Характерно, что по последней всеобщей переписи населения (1989 г.) доля русских в населении уже повсеместно ниже: 9,2, 37,7, 32,0, 29,9, 21,0 % [20].

15. Масштабы русской миграции коррелируют с ассимиляцией местных этносов. Максимальные проявления последняя получила именно у осетин (в 1926 г. русский язык признавали родным 2,1 % представителей данного этноса, а в 1979 г. - уже 11,8 % [22]), проживающих в урбанизированной среде.

16. Естественный прирост населения в северокавказских республиках (автономиях) в 1,5-4 раза превышал среднероссийские показатели в течение всего послевоенного периода [22]. Для данного этапа характерно повсеместное устойчивое снижение абсолютных значений естественного прироста в сочетании с углубляющейся дифференциацией показателей по отдельным национальным территориям. Во второй половине 90-х, на фоне отрицательных общероссийских величин, положительные значения прироста наблюдались во всех (кроме Адыгеи) республиках Северного Кавказа. Максимален прирост в Дагестане, Ингушетии и Чечне [20].

17. Исходные данные для расчетов заимствованы из [10, 11, 14, 20, 26] [10, 11, 14, 20, 26].

ЛИТЕРАТУРА

1. Дружинин А. Г. Юг России: понятийно-терминологическая концепция и территориальные реалии // Научная мысль Кавказа. 1999. ? 2.

2. История Дона (с древнейших времен до падения крепостного права) / Ответ. ред. А. П. Пронштейн. Ростов н/Д, 1973.

3. Гордеев А. В. История казаков. Ч. 1. Золотая Орда и зарождение казачества. М., 1991.

4. Гумилев Л. Н. Древняя Русь и Великая степь. М., 1989.

5. Дружинин А. Г. Русский регионализм - явление в контексте геоэтнокультурогенеза // Научная мысль Кавказа. 1996. ? 1.

6. Русские / Ответ. ред. В. А. Александров. М., 1999.

7. Скорик А. П. Возникновение Донского казачества как этноса. Изначальные культурные традиции // Учебное пособие. Новочеркасск, 1992.

8. Николаенко Д. В. Морфология социо-культурных образований // Культура народов Причерноморья. 1998. ? 2.

9. Казачий Дон: очерки истории. В 2-х ч. Ростов н/Д, 1995.

10. Дон и степное Предкавказье (XVIII - первая половина XIX века). Ростов н/Д, 1977.

11. Весь Кавказ. Баку, 1914.

12. Константинов О. А. СССР по районам. Северный Кавказ. М., 1928.

13. Смирнов Н. А. Политика России на Кавказе в XVI-XIX вв. М., 1958.

14. История народов Северного Кавказа (конец XVIII в. - 1917 г.) / Ответ. ред. А. Л. Нарочницкий. М., 1988.

15. Гозулов А. И. Экономическая география Северного Кавказа. Ростов н/Д, 1927.

16. Сущий С. Я., Дружинин А. Г. Очерки географии русской культуры. Ростов н/Д, 1994.

17. Цветков М. А. Изменение лесистости Европейской России с конца XVII столетия по 1914 год. М., 1957.

18. Экология и производство в аграрном секторе экономики (вопросы теории и практики) / Под ред. В. В. Кузнецова и др. Ростов н/Д, 1997.

19. Гозулов А. И. Морфология населения Северного Кавказа. Ростов н/Д, 1929.

20. Регионы России. Информационно-статистический сборник. Т. 1. Госкомстат РФ. М., 1997.

21. Ткаченко Д. С. Национальные школы на Ставрополье в начале 20 века // Этнические проблемы современности. Ставрополь, 1998.

22. Козлов В. И. Национальности СССР. Этнодемографический обзор. М., 1982.

23. Белозеров B. C. Региональные факторы миграции и этническая структура миграционного потока на Северном Кавказе // Проблемы населения и рынков труда России и Кавказского региона. Ставрополь, 1998.

24. РСФСР за 50 лет. Стат. сб. М., 1961.

25. РСФСР в цифрах в 1989 г. Крат. стат. сб. М., 1990.

26. Кабузан В. М. Народы России в XVIII веке. Численность и этнический состав. М., 1990.

27. Жданов Ю. А. Кавказский вектор развития Ростова // Известия вузов. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. 1998. ? 3.

8 апреля 1999 г.