Дагестан: социально-политические процессы 1997-1999 гг.

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЕН И РАСПРОСТРАНЕН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ ООО "МЕМО", ЛИБО КАСАЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА ООО "МЕМО".

Содержание

1. Этнополитическая композиция Дагестана. Дагестан как модель "коллективной" национальной автономии.

• Таблица №1
• Таблица №2

2. Конституционное развитие и стабилизация политического режима.
3. Узловые напряжения в межэтнических отношениях.
4. Перспективы политизации ислама в Дагестане.
5. Дагестан и Чечня.

В данном обзоре дается краткий анализ некоторых основных тем, в которых наиболее отчетливо отражаются особенности социально- политического развития Дагестана в последний трехлетний период до начала Ботлихско-Цумадинских событий. Эти хронологические рамки привязаны к межвоенной фазе чеченского конфликта (1997-1999 гг.). Ситуация в Дагестане разворачивалась в значительной мере под влиянием этого "незавершенного" конфликта. Анализ позволяет ответить на вопрос, будет ли "чеченский пример" развиваться по принципу домино и дело идет к развалу федеративной государственности на Северном Кавказе, или же Чечня останется показательным исключением из общей тенденции современного российского государственного строительства? Наиболее актуальными темами, в которых может быть описана дагестанская ситуация, являются:

1. Этнополитическая композиция Дагестана. Дагестан как модель "коллективной" национальной автономии.
2. Конституционное развитие и стабилизация политического режима.
3. Узловые напряжения в межэтнических отношениях.
4. Перспективы политизации ислама в Дагестане.
5. Дагестан и Чечня.

1. Этнополитическая композиция Дагестана. Дагестан как модель "коллективной" национальной автономии.

Узловые вопросы данной темы могут быть сформулированы так, каким образом этничность и "националистический дискурс" присутствуют в политической жизни республики? Как этничность проявляется в политическом поле и его трансформациях, какая конструкция этого поля (конституционное устройство, правовые нормы, разделяемые политические проекты) будет складываться или уже сложилась в Дагестане?

Дагестан является единственной из республик в составе РФ, не имеющей так называемой "титульной" этнической группы. Тем не менее, Дагестан выступает как национальная республика, как форма "коллективной" политической автономии (государственности) дагестанских народов, созданная в свое время для этой этнокультурной или национальной категории 1. Аналогичной советской Дагестанской республике национально-государственной (или национально- административной) конструкцией была в свое время Горская автономная советская республика, также не имевшая одной титульной, "образующей автономию" группы, но созданная как "коллективная" автономия для нескольких групп, объединенных в категорию горских народов 2. Однако если ГАССР стала разваливаться сразу после своего возникновения и исчезла еще в 1924 году, то ДАССР оказалась весьма устойчивым образованием. В определенном смысле, рассматривая факторы демонтажа ГАССР, можно четче определить условия устойчивости Дагестанской республики. Сначала отметим сами эти исторические условия, а затем мы обратимся к их присутствию в современной политической практике.

В отличие от ДАССР Горская республика возникла в 1921 году как федерация национальных округов, в решающей степени совпадающих в своих границах с устоявшимися еще до 1917 года этническими округами горских народов Терской области. Хотя и в Дагестане этнические группы также расселялись в пределах своих исторически сложившихся компактных ареалов, здесь не получила своего законченного исполнения тенденция к совмещению этнических границ и административных границ округов. Значительная часть округов в Дагестанской области носила надэтнический характер. Их границы наследовали пределам прежних феодальных владений, включавшим различные языковые группы. Существенно, что в Дагестане к 1917 году не было той степени этнической консолидации, которая превращала бы этнические группы и их элиты в отличающие друг друга по политическим интересам субъекты национально-государственного "проектирования". Поэтому, если политический развод народов ГАССР мыслился как прагматический и осуществимый проект - для такого размежевания была подготовлена административно-территориальная и политическая почва, то в Дагестане в 1920-е годы не было еще тех коллективных агентов, кто бы ставил аналогичный проект на повестку дня.

Наличие в ГАССР острых территориальных противоречий между этническими округами оказалось ведущим внутренним фактором, который явился спусковым крючком разделения. Именно претензии Карачая, Осетии и Ингушетии (бедных землей) к Кабарде (в этом отношении, гораздо более благополучной) способствовали тому, что руководство Кабардинского округа во главе с Б.Калмыковым поспешило выйти из ГАССР и создать свою отдельную автономию. Выход Кабарды отделил территорию Карачая и Балкарии от остальной территории ГАССР и сделал неизбежным последующий общий демонтаж республики.

В различиях судеб Дагестанской и Горской АССР сказалась сама структура этих двух коллективных автономий. ГАССР представляла собой вытянутую с запада на восток широкую полосу, состоящую из этнических секторов, каждый из которых имел различные городские центры тяготения (Северная Осетия и Ингушетия - один общий центр). Дагестан же имеет "циклическую конструкцию" - центральное нагорье, окруженное по северному и восточному периметру кумыкской равниной/ногайской степью и каспийским побережьем.

В Дагестане роль обильной землею Кабарды сыграла кумыкская равнина и ногайская степь. Но время, когда кумыки поняли возможные выгоды своего отдельного от коллективной дагестанской автономии административного образования, пришло лишь в 1970-1980-е гг. Это время уже состоявшегося заселения значительных сегментов кумыкской равнины переселенцами из нагорных аварских, даргинских и лакских обществ. Так что, кумыкский сепаратизм опоздал, чтобы быть прагматичным.

Сегодня кумыкская равнина - это тот мозаичный пояс, состоящий, помимо кумыкских, из аварских, даргинских, чеченских, ногайских, лакских колхозов или сел (отделений колхозов или частей сел). Дефрагментация этого пояса и сочленение в этнически однородные и компактные образования - затея заведомо утопичная и катастрофическая по своим последствиям. Этот пояс стал той территориальной площадкой, где возник Дагестан в современном политическом смысле - по-прежнему многоэтничный, но иначе взаимозависимый. Если прежний Дагестан - времен стабильных этнических анклавов - можно назвать "лоскутным", то нынешний - имеет "сетевую" структуру, где нити внутриэтнических коммуникаций покрывают гораздо более обширное пространство, в сравнении с прежними этническими ареалами. Более того, эти сети накладываются, связываются друг с другом, сплетаются узлами в одних и тех же городских центрах - в Махачкале (все группы), Хасавюрте (кумыки, аварцы, чеченцы и лакцы), Буйнакске (кумыки и даргинцы), Избербаше (кумыки и даргинцы), Дербенте (азербайджанцы, лезгины, табасараны), Кизляре (русские, кумыки, ногайцы, аварцы, даргинцы). Так что, если нагорный Дагестан еще можно худо-бедно мыслить в категориях размежевания и "кантонизации", то равнинный и приморский ставят на повестку дня поиск иных политических технологий для будущего стабильного развития.

Таким образом, существенным композиционным фактором для единства Дагестана являются чересполосное расселение основных этнических групп в равнинной и приморской частях республики и смешанное население городов. География принудительных переселений (1944-1957 годов) и расселения в 1950-1970 годах привела, конечно, к возникновению конкретных линий межэтнических напряжений (см. ниже), но общий эффект переселения на равнину и в города аварцев, даргинцев и лакцев скорее заложил основу для устойчивого территориального единства республики.

Отметим также, что особенностью этнополитической композиции Дагестана является то, что ни одна из этнических групп, входящих в официальный круг коренных народов Дагестана не составляет большинства в республике (См. табл. № 1).Ни одна из групп не имеет такого численного или историко-культурного доминирования, чтобы исключать веское участие представителей других групп в принятии важнейших политических решений. Важно, что все крупнейшие городские центры расположены вне исторических ареалов трех крупнейших групп - аварцев, даргинцев и лезгин. Махачкала, Хасавюрт, Кизилюрт, Буйнакск, Каспийск и Избербаш расположены в пределах кумыкского этнического ареала, Дербент - азербайджанского и татского, а Кизляр - казачьего. Тем самым, урбанизация трех крупнейших дагестанских народов оказывается центростремительной силой, способствующей не только росту межэтнической конкуренции в городах и во всем поясе оседания, но и в создании дополнительных факторов для общедагестанской консолидации. Естественно, что для кумыков эта общедагестанская солидарность выступает как достаточно болезненная альтернатива их собственной этнотерриториальной консолидации. Для дагестанских лезгин их дербентская урбанизация  вкупе с интересами в Южном (Азербайджанском Лезгистане) может даже способствовать дистанцированию от Махачкалы и общедагестанского "республиканского патриотизма".

Одним словом, этнополитическая композиция Дагестана представляет и будет представлять в ближайшем будущем экзамен на политическую и гражданскую состоятельность зарождающегося политического класса республики. Эта композиция предъявляет как серьезные вызовы для него, так и хорошие шансы для того, чтобы стабильный и процветающий Дагестан мог состояться.

Таблица №1 Этнодемографический состав населения Республики Дагестан

Вызов сепаратизма и национально-государственного переустройства для республики существует. Как уже отмечалось, в Дагестане нет титульной этнической группы, а есть титульная национальная категория - "дагестанские народы", "дагестанцы". И те этнические группы, которые, даже будучи включены в официальную номенклатуру коренных народов республики, сохраняют свою недагестанскую идентичность, могут выступать - при известных привходящих - возможной аудиторией для развертывания сепаратистской риторики.

На конкретных конфликтных сюжетах мы остановимся ниже, а пока представим в виде таблицы этногрупповую привязку различных установок в национально-государственном устройстве Дагестана. Данная таблица отчасти позволяет составить представление о "весе" тех или иных проектов национально-государственного устройства - от сохранения статус кво (унитарная республика) до трансформации республики в федерацию этнических автономий или отделения от республики. Обращает на себя внимание решающая "масса" аварской и даргинской поддержки сохранения статус кво и наличие альтернативных подходов в среде двух других крупных дагестанских народов - кумыков и лезгин.

Таблица №2 Этнические группы и доминирующие установки в отношении национально-государственного устройства Республики Дагестан

Учитывая рассмотренные выше географические и демографические обстоятельства, отметим, что все же главной предпосылкой, которая делает интегративные политические технологии возможными в своей действенности, является богатый опыт соучастия дагестанских этнических элит в функционировании единой политической институции - автономной советской республики. Республика уже в советское время во многом состоялась как общая идентификационная "рамка", как фокус солидарности и ассоциирования для различных этнических групп. Безусловно, важен общий исторический и культурный багаж дагестанских народов, но без такого институционально закрепленного единства как "автономная советская республика", вряд ли этот общий багаж был бы столь политически звучным сегодня.

Известная советская нарочитость и идеологическая  обусловленность кадровой политики способствовала тому, что в Дагестане сформировался, хотя и в искаженном или превращенном виде, принцип этнического баланса или паритета во власти. Этот принцип состоит в стремлении к искусственному поддержанию этнических пропорций в кадровом составе органов власти как иллюстрации или подтверждения определенной парадигмы национально-государственного строительства. Принцип этнического паритета представляется советски (превращенным) вариантом народного представительства. Его особенность состояла в том, что "квоты" или "резервированные для этнического представительства позиции" определялись неформальной кулуарной практикой согласований в партийных инстанциях. Нормы и процедуры представительства не были кодифицированы и являли собой peзультат оценки конкретной ситуации в то или иное время, в том или ином регионе и реализовывались в соответствующей практике центральных органов КПСС. Этнический паритет был именно иллюстрацией, внешней картинкой политического процесса, той фабрикацией, назначением которой было имитировать и контролировать некоторое содержание - "гармоничные национальные отношения".

Однако даже такая имитационная форма, будучи почти институциональным упорядочивающим элементом политической жизни советского Дагестана, оказалась важнейшей предпосылкой для становления принципа паритета как элемента политической культуры уже постсоветского Дагестана. Пожалуй, главным вызовом для возникающей дагестанской политики является то, каким образом практика кулуарных согласований как процедурная основа этнической паритетности во власти будет обоснована, сопровождена или даже заменена практикой (худо-бедно, но все же) демократических выборов в качестве таковой основы; как удастся вмонтировать искусственность поддержания паритета и квотную систему в практику электорального волеизъявления; какой конституционный и электоральный дизайн позволит сохранить единство Дагестана в период внутриэтнической консолидации его народов.

Такая внутриэтническая консолидация бросает вызов общедагестанской солидарности в том смысле, что фокусирует рефлексию этнических элит по поводу их места в единой конструкции власти, актуализирует "взвешивание" по поводу должного или справедливого распределения позиций и перспектив. Становится предметом критического осмысления то, как формируются позиции, какие правила игры здесь существуют. Период 1997-1999 годов можно назвать временем институциализации таких правил (процедур). Согласование как процедура определения властных позиций в течение этого времени начала выходить вне пределов кулуарных игр и стала обретать очертания публичной политической практики, основанной в известной мере на конституционных нормах.

 Возможность согласительной демократической модели для  Дагестана уже получила в литературе обстоятельное освещение 3. Нам представляется, что итогом всего постсоветского развития политического режима в Дагестане является то, что кулуарная, теневая практика согласований обрела некоторые институциальные обрамления-ограничения. Сегодня, как и прежде, основными каналами, по которым вырабатываются важнейшие решения, являются процедуры неформализованного закулисного торга, но caми позиции участвующих в игре политических актеров, как и предельные ставки в этой игре, должны быть публично и легитимно определены.

Перейдем к рассмотрению того, как событийно расставлены изменения в политическом режиме Дагестана.

2. Конституционное развитие и стабилизация политического режима.

Последние три года (1997-1999 гг.) могут быть обозначены как период институциональной стабилизации политического режима в республике: к середине 1999 года практически сняты с повестки дня сомнения по поводу того, какая система организации государственной власти будет функционировать в Дагестане в ближайшие годы.

Политическому режиму в Дагестане на данном историческом этапе удалось нейтрализовать угрозу политической радикализации этнических движений, способных разрушить республику. В первый период постсоветского развития (1991-1994 годы) этнические движения во многом развивались как вызов, как оппозиция возглавляющей республику номенклатурной элите (многонациональной по своему составу и советской по политической культуре). Каждое из движений формировало свою политическую стратегию на основе защиты некоторого "базового интереса", который оказывался якобы под угрозой вследствие деятельности официальных властей Дагестана или других этнических движений. Период "чеченской войны" оказался наполнен проблемами, которые отодвинули на второй план внутридагестанские межэтнические претензии. Чеченская гуманитарная катастрофа возымела сильный демонстрационный эффект на дагестанское общество и оттолкнула значительные его массы от радикалистского стиля в презентации друг другу неких политических претензий и целей.

Более того, в 1997-1999 годы официальная политическая элита Дагестана начинает интегрировать в свои ряды лидеров этнических партий и движений. А освобожденное этническими партиями место политических радикалов, выступающих в роли разрушителей Дагестана, постепенно занимает религиозный экстремизм.

Развитие политического режима в Дагестане в постсоветский период было призвано решить один важнейший вопрос: в какой институционально-правовой форме должны быть совмещены единство высшей исполнительной власти и множественность этногрупповых интересов и претензий? Специфическим дагестанским ответом на этот вопрос стало установление и укрепление полупрезидентской республики, формально возглавляемой "коллегиальным президентом" - Государственным Советом в количестве 14 человек, но фактически руководимой Председателем Госсовета, имеющим президентские полномочия.

Вспомним здесь негативный опыт Карачаево-Черкесии - другой "коллективной автономии" (карачаевцы, черкесы, абазины, русские/казаки, ногайцы) с достаточно отчетливым присутствием этнических критериев в политических стратегиях, где введение института президентства сразу привело к опасному противостоянию. Такой негативный опыт заставляет оценить паллиативное решение в Дагестане как весьма прагматичное. Дагестанская политическая элита сумела, с одной стороны, дистанцироваться от специфических рисков президентских режимов, введя формальный элемент "этнически чуткой коллегиальности" в работу высшей исполнительной инстанции и резервируя каналы представительства на всех уровнях властной пирамиды, а с другой стороны в республике все же укрепился типичный для всех регионов России президентский режим.

Квотная система, отраженная в этническом представительстве в органе "коллегиального президентства", является, очевидной институциональной подпоркой этнического баланса во власти. Заметим, при этом избиратели лишаются права/возможности прямого голосования по кандидатуре главы республики, который фактически выполняет функции президента (Правительство РД подотчетно непосредственно самому Председателю Госсовета, а не "коллегиальному президенту" в целом).

Но самое существенное, пожалуй, заключается в том, что подобная избирательная модель эффективно работает в том случае, когда существуют наднациональные партии, конкурирующие между собой за власть. При отсутствии их данная модель оказывается не в состоянии удержаться от постепенной трансформации в способ воспроизводства власти определенной клики, какой бы многоэтничной не был ее состав. Другое дело, что подобная клика может восприниматься как меньшее зло и прагматическая неизбежность в период становления тех самых наднациональных политических сил. Как складывалась дагестанская модель?

В начальный период постсоветского политического развития (1991-1994 гг.) созрел и был конституционно закреплен институт "коллегиального президентства" (ст.7, п.п. 87, 88 Конституции РД) плюс норма ротации: многоэтническое коллегиальное лицо высшей исполнительной власти в Дагестане подкреплялось также положением о ротации Председателя Госсовета. Положение о ротации, предполагающее невозможность занимать данный пост  представителем / представителями одной национальности два срока подряд, было также закреплено в Конституции РД (ст. 93, п.2). Назначение этой нормы состояло в том, чтобы воспрепятствовать тенденции к сосредоточению власти в руках представителей одной национальности.

Однако в течение 1994-1998 годов постепенно произошло накопление факторов, позволивших в самый критический момент - в марте 1998 г., то есть за считанные месяцы до новых выборов членов Госсовета и его председателя - отменить норму ротации. Причем, поправка к Конституции, хотя и была принята с процедурными нарушениями, но прошла достаточно "гладко", если учесть, во-первых, достаточно низкий тогда рейтинг Магомедали Магомедова.

Что касается Председателя Госсовета, его кандидатура голосуется всеми членами Конституционного собрания РД.

Представляется, что отмена нормы ротации явилась фактически результатом состоявшегося торга между некоторыми влиятельными группировками. Этнический паритет во власти, который в первом варианте выражался в коллективном президентстве и ротации первого лица, во втором варианте проявил роль той самой кулуарной политической кухни, присутствие которой выражает преемственность политического режима постсоветского Дагестана в отношении его советской практической матрицы.

Эта преемственность, как представляется, отражает практику неформального раздела "сфер кормления" различных этнических элит или субэтнических, локальных группировок. Некоторые из них, не будучи в состоянии провести своего лидера на высший должностной пост и даже более того, опасаясь прихода к власти своих конкурентов, вероятно, согласились с пролонгированным председательством М.Магомедова в обмен на обещанную бюджетную и иную властную подпитку для занимаемой экономической ниши, "сферы кормления".

Именно кризисы, возникающие в той или иной "сфере кормления", в процедурах их хозяйственного сочленения или механизмах их рыночного (не)благополучия, и составляют вероятно, источник первоначального столкновения интересов. Любой из секторов, занятых или подмятых под себя той или иной этнической или субэтнической группой, нуждается в легальном прикрытии, финансовых страховках и гарантиях со стороны правительства.

Нужно отметить, что общей тенденцией в регионах России является вполне объяснимый дрейф к доминированию исполнительной власти, к фактическому поглощению ею представительных ассамблей в единой пирамиде власти. Однако в Дагестане с его многосоставной этнополитической композицией такая тенденция имеет очевидные ограничения. Это проявилось в частности в том, что дагестанцам пришлось трижды в течение 1994-1999 годов голосовать по вопросу о необходимости введения поста президента РД и трижды подавляющим большинством голосов президентская модель отклонялась. Последний раз референдум о введении должности всенародно избираемого президента РД был проведен в ходе выборов в Народное Собрание 7 марта 1999 г.: за введение такой должности проголосовало 21,6% пришедших избирателей, против - 74,8%.

Особенностью Дагестана является то, что властно-хозяйственные площадки оказываются нишами для потенциального или актуального "кормления" групп, образованных на этнической или субэтнической, локальной общинной основе. Эти площадки становятся экономической базой для возникновения и укрепления так называемых этнопартий Дагестана. Данные национальные организации обладают "всеми структурными атрибутами политических партий - необходимой для мобилизации социальных сил долей идеологического единомыслия и корпоративного интереса; организационной структурой, состоящей из одного или нескольких авторитетных лидеров и достаточного, для проведения определенных действий, числа активистов; финансовой поддержкой со стороны представителей высшей финансовой элиты и массовой поддержкой определенных сегментов населения" 4.  Этнопартии формируются не просто на этнической основе, но скорее на субэтнической, локально-земляческой. Такая этнопартия может представлять не только и не столько, скажем, весь аварский народ, но определенную его часть, и фигурировать в общественном сознании в качестве, например, "согратлинско-чохского политического клана" (по названию соответствующего аварского джамаата).

Устойчивость всей пирамиды власти в республике определяется тем, в какой мере эффективно обустроены в прибыльных хозяйственных нишах существующие в республике этнические и субэтнические группировки, как устойчиво распределены сферы интересов и неформальных компетенций. Кросс-этнический характер неформальных соглашений и процедуры кулуарного торга в целом играют роль стабилизатора политического режима в многоэтничной республике. Интерес для исследователя представляет то, как складывается этническое разделение труда или, я бы сказал, межэтническое распределение властно-хозяйствующих позиций/площадок в Дагестане. Гипотеза о таком межэтническом или субэтническом распределении может быть подтверждена или опровергнута анализом кадрового состава важнейших управленческих звеньев и его динамики.

Можно сказать, что институциональный дизайн власти являет собой страховочный каркас для устойчивости правил игры и предсказуемости взаимных претензий. Разделение властей, коллегиальное президентство, сложная и детализированная электоральная модель, поддерживающая этнический баланс в Народном Собрании, процедура формирования Конституционного Суда и коллегии Верховного суда республики, также учитывающая этнический фактор - все это задает публичную рамку, в пределах которой осуществляются прагматичные кулуарные стратегии.

Выборы в Народное Собрание Дагестана, прошедшие в марте 1999 г., стали важным этапом в утверждении институционального дизайна, опирающегося на квотный принцип поддержания этнической паритетности в органах представительной власти. Парламент республики состоит из 121 депутата, избираемого по одномандатным мажоритарным округам. Особенность дагестанского избирательного закона состоит в том, что республиканский Центризбирком наделяется полномочиями устанавливать национальные избирательные округа, где правом выдвижения своих кандидатур могут пользоваться только представители определенной этнической группы. Количества таких округов и их национальное распределение также находятся в компетенции Центризбиркома. Как пишет Э.Кисриев, "основная цель столь оригинальной избирательной системы в том, чтобы разрешить две задачи: предотвратить в территориальных избирательных округах с национально смешанным населением резкую межэтническую конфронтацию, которая неизбежно будет спровоцирована самим ходом предвыборной борьбы кандидатов различной национальности, и обеспечить пропорциональное (соответственно их численности в населении Дагестана представительство в парламенте основных этнических групп"5. Обращает на себя внимание то, что межэтническое соперничество рассматривается автором в качестве неизбежного сопровождения предвыборной активности в многоэтничном Дагестане. Это та главная угроза, нейтрализация которой заставляет власти идти на стратегически оправданные ограничения избирательных прав. 14 января 1999 г. Конституционный Суд РД рассматривал иск, в котором указывалось на противоречие Избирательного закона статье 32 Конституции республики. Решение КС состояло в признании "норм, предусматривающих образование национально-территориальных округов и не допускающих регистрацию в них представителей другой национальности, не противоречащими Конституции РД". Аргументация такого решения подробно рассмотрена в указанных работах Э.Кисриева.

Распределение национальных округов и национального представительства в Народном Собрании РД 6

Как видно из приведенной таблицы, избранная в республике модель формирования высшего представительного и законодательного органа власти действительно позволяет сохранять в составе депутатов парламента количественные этнические пропорции дагестанского общества. Интерес представляет, какова процедура согласования членами Центризбиркома РД количества и этнической "разнарядки" избирательных округов? Очевидно, что за основу берется количество округов, где по этническому составу населения "гарантируется" или "планово обеспечивается" попадание в парламент представителей данной этнической группы (мононациональные округа). Если количества таких "естественно национализированных" округов оказывается недостаточно для адекватного представительства данной этнической группы в парламенте (мандатов меньше, чем доля в населении), то для этой группы резервируются специальные национальные округа в тех районах, где данная группа не составляет большинства населения (а потому рискует остаться без "своего" кандидата). Оставшееся количество округов пускается в свободный, можно сказать этнически-конкурентный, оборот. В частности, один из таких округов был образован в Махачкале.

Насколько такая изощренная, в своих этнических предосторожностях, избирательная модель способствует стабилизации самой дагестанской политики, настолько же она способствует окончательному превращению этнических групп республики в субъекты политической жизни. Однако само принятие подобной модели и ее достаточно успешное испытание на выборах в марте 1999 г. были бы невозможны без некоего базового консенсуса ведущих политиков и этнополитических групп современного Дагестана.

Одной из сфер, где такой консенсус был достигнут, является борьба с преступностью и согласие опереться в этой борьбе на активное вмешательство федеральных правоохранительных инстанций. Деятельность известной комиссии Колесникова, сопровождавшаяся знаковыми арестами или уголовными делами некоторых чиновников республиканского и районного уровня - эта деятельность обозначила некоторый поворот дагестанской политической элиты к возведению определенных барьеров на пути криминализации республики.

3. Узловые напряжения в межэтнических отношениях

Итак, этничность, этногрупповые интересы и этнический паритет являются важнейшими координатами, в которых определяется политическая жизнь в Дагестане. Это обстоятельство свидетельствует о том, что главной функцией властных институций Дагестана является регулирование межэтнических отношений, поддержание баланса коллективных интересов в контексте потенциально острой конкурентной борьбы между этническими группами. Рассмотрим, какие конкретные узлы межэтнических противоречий существуют на карте Дагестана.

Как представляется, даргинско-аварский блок по самой численности и влиянию, неизбежно будет иметь "контрольный пакет" властных акций в Дагестане. Но выраженность, очевидность такого блокирования приведет к тому, что также более выраженным станет отчуждение от "общедагестанской идеи" прежде всего кумыков в плоскостном Дагестане и лезгин - в Южном Дагестане. И конкретные симптомы такого дистанцирования налицо: выборы главы местной администрации Хасавюрта в 1998 году чуть не привели к конфронтации между кумыками и чеченцами-аккинцами с одной стороны, и аварцами, с другой. Сама солидарность кумыков с ауховцами в Хасавюрте была вызвана их недовольством постепенным и все более явным численным возобладанием и политическим усилением аварцев в исторических кумыкских районах. Так что, отмеченный выше общий позитивный итог внутридагестанской миграции аварцев и даргинцев для консолидации Дагестана в единое целое, имеет очевидные локальные издержки. Эта миграция консолидировала Дагестан территориально, но политическая, гражданская консолидация еще долгое время будет требовать выверенных стратегий от дагестанских политиков.

В этой части обзора мы кратко обозначим основные узлы межэтнических напряжений в республике.

* Аварско-чеченские противоречия в Казбековском и Хасавюртовском районах. Часть территории, до 1944 года населенной чеченцами-аккинцами (Ауховский район), после их депортации была "добровольно-принудительно" заселена аварцами и передана в Казбековскому району. После возращения чеченцев в 1957 году некоторые из сел остались за аварским населением (Ленинаул, Калининаул). В Хасавюрте и Хасавюртовском районе периодически возникают напряжения между местным чеченским и аварским населением.

* Лакско-чеченские противоречия в Новолакском районе. До 1944 года этот район назывался Ауховским и был населен чеченцами. По выселению чеченцев на их земли из горных обществ были переселены лакцы. После возвращения чеченцев в 1957 году возникла проблема восстановления их в правах исторических "хозяев". Дагестанское правительство в 1991-1992 годах приняло программу отселения лакцев, согласившихся покинуть восстанавливаемый Ауховский район. На этот раз планировалось переселить их в район к северо-западу от Махачкалы. Однако в связи с активным противодействием местного кумыкского населения, а также с отсутствием средств на реализацию программы, ее выполнение было приостановлено. Лакцы по-прежнему проживают в Новолакском районе.

* Отношения между кумыками с одной стороны и переселенцами горских обществ на Кумыкской равнине (аварцами и даргинцами), с другой. Проблема, лежащая в основе противоречий между кумыками и горскими переселенцами, состоит в распределении земли и определении прав пользования землей на Кумыкской равнине. Так, в считающихся традиционно кумыкскими районах значительная часть населения ныне - не кумыки: в Кизилюртовском районе 80% населения - аварцы, в Хасавюртовском районе 45% - аварцы и лакцы, в Каякентском районе 45% - даргинцы. Это противоречие выражается также в конкуренции между кумыками с одной стороны и аварцами и даргинцами, с другой, за властные позиции по всему поясу смешанно-анклавного расселения в равнинно-предгорном Дагестане. Особенно остро данная этнополитическая борьба прослеживается в Хасавюрте. Усиление здесь аварского влияния находит противовес в солидарной позиции кумыков и местных чеченцев: считающееся "естественным" для Хасавюрта пребывание кумыка на посту главы администрации города было поставлено под сомнение состоявшимися выборами и неожиданной победой аварца.

Земельные отношения являются болезненной темой для Дагестана. Риск приватизации земли пугает дагестанцев как серьезный фактор обострения межэтнических отношений, так как под приватизацией здесь может скрываться угроза отчуждения земли, более того - угроза ее иноэтнического отчуждения.

Опрос, проведенный в республике показал 7, что введение (можно сказать, легализация) частной собственности на землю "в полном объеме" в Дагестане маловероятна. На вопрос "Считаете ли Вы необходимым введение в Республике Дагестан частной собственности на все категории земель (сельскохозяйственные угодья, поля, леса и т.д.)?" ответы распределились следующим образом: "да" - 13% ответивших, "нет" - 86%, затруднился ответить лишь 1%.

Следующий вопрос показал, что дагестанцы склонны закрепить в своей частной собственности то, чем они индивидуально распоряжаются. Вопрос "Есть ли необходимость в передаче в частную собственность на бесплатной основе земель, предназначенных для индивидуального жилищного, дачного строительства, личного подсобного хозяйства и садоводства в пределах установленных норм? " Ответы распределились так: "да" - 83%, "нет" - 15% и затруднились ответить - 2%.

* Ногайская проблема, аналогична в своей основе кумыкской - значительные части территории Ногайской степи, лежащей в северной части Дагестана, находятся ныне в распоряжении аварских, даргинских и лакских сел или хозяйств. Около 70% земель Ногайского района закреплено за горскими хозяйствами. Такая тенденция негативно воспринимается ногайцами и является предпосылкой для политических устремлений к созданию территориальной автономии ногайцев, которая позволила бы гарантировать их земельные и хозяйственные интересы как старожилов степи.

* Казачья проблема, состоит в том, что часть казаков, живущая в Кизляре и по левобережью Терека, с неудовольствием отмечает постепенное и неуклонное усиление демографического и хозяйственного доминирования аварцев, даргинцев и представителей других дагестанских народов на территории традиционного казачьего расселения. Неуверенность казачьего населения питает политические проекты о возвращении Кизлярского округа в состав Ставропольского края.

* Лезгинская проблема, проявляющаяся в следующих аспектах:

а). Прежде всего, лезгины рассматривают себя как "разделенный народ", часть которого проживает в Дагестане, часть в Азербайджане. Лезгины негативно настроены к характеру пограничного режима, установленного по госгранице РФ с Азербайджаном, которая разделяет исторические территории их компактного расселения примерно на две равные части.

Нужно отметить, что такое разделение носит отнюдь не политико-символический, но болезненно повседневный характер. Посещение родственников по ту сторону границы, пользование пастбищами в районах, где отсутствует демаркированная граница, перемещение грузов через известный своим мздоимством мост "Яраг-Казмаляр" - все эти обстоятельства создают общий негативный фон в Южном Дагестане. Особую проблему представляет также распределение воды Самура между дагестанской, левобережной, и азербайджанской, правобережной частью. Еще в 1960-1970-х годах сложилась практика, по которой 75% воды отводилось в азербайджанские прибрежные районы. В настоящее время подобная практика расценивается как ущемление хозяйственных интересов Дагестана.

б). Лезгины не удовлетворены межэтническим распределением властных позиций в республиканском центре и полагают, что Южный Дагестан в значительной мере обделен здесь должным представительством. Эта диспропорция провоцирует взгляды о желательности федерализации Дагестана с выделением Лезгистана в отдельную национально-административную единицу (или даже более того, - с последующим созданием собственной Лезгинской республики в составе РФ). Лезгинское движение "Садвал", на своем очередном съезде в ноябре 1998 года, фактически разделилось по этому вопросу на два крыла - умеренное, выступающее против изменения национально-государственного устройства Дагестана (во главе с Р.Ашуралиевым), и радикальное, нацеленное на выделение Лезгистана в отдельную административную единицу - "Дербентский автономный округ в составе РФ" (М.Кахриманов). На ноябрьском съезде Садвала М.Кахриманов предложил обратиться к руководству РД с требованием о проведении референдума "в регионе" по данному вопросу. Можно предполагать, что идея лезгинской автономии со столицей в Дербенте вряд ли будет с пониманием встречена и поддержана азербайджанским населением Южного Дагестана (азербайджанцев в Дербенте - 29%, в Дербентском районе - 58%).

в). Лезгинская проблема сказывается в некоторой напряженности, существующей в Дербенте между лезгинами и местными азербайджанцами, которые традиционно доминируют в этом городе численно и экономически. Хотя пик обострения лезгино-азербайджанских отношений в Дербенте давно пройден (особенно напряженная ситуация складывалась 2-5 мая 1994 года), однако последовавший за пять лет существенный сдвиг в этническом составе населения города создает в целом неблагоприятный фон для этих отношений. Дело в том, что выезд татов и русских из Дербента и "замена" их лезгинами, даргинцами и аварцами беспокоит 6,35 местное азербайджанское население как "смена привычного национального состава" города.

4. Перспективы политизации ислама в Дагестане.

В Дагестане присутствуют ислам (суннизм и шиизм), православие и иудаизм. Православными являются русские, проживающие в Дагестане, в том числе и те из них, кто считает себя казаками. Иудаистами является часть татов, называемая горскими евреями (значительная часть татов в 1991-1999 гг. покинула пределы Дагестана и эмигрировала в Израиль).

Все остальные дагестанские народы исповедуют ислам. Принадлежность исламу является неотъемлемым атрибутом этнической идентичности дагестанцев. Характеристики такой принадлежности могут сильно варьироваться и дискутироваться, но - "нельзя быть дагестанцем, не будучи мусульманином". Здесь имеется ввиду, что исламская идентичность и культура значительно шире исламской религиозности.

Возрождение ислама в Дагестане имеет отчетливые признаки. В настоящее время в республике по разным данным от 1670 до 2000 мечетей, более 650 школ при мечетях, 25 медресе, имеется от 9 до 11 исламских высших учебных заведений, 7 исламских культурно- образовательных и общественных центров, 3 исламских политических партии, 15 полулегальных мюридских братств, более 700 человек учится в зарубежных исламских учебных заведениях. В республике широко представлена исламская печать. Официальным учреждением, возглавляющим мусульман Дагестана, является Духовное управление мусульман Дагестана (ДУМД). Им издается газета "Ассалам". Общественное движение "Hyp" имеет свое издание "Нурул Ислами".

Традиционно в Дагестане доминирует один из четырех суннитских мазхабов (т.е. религиозно-правовых школ) - шафиитский. Меньшее распространение имеет ханифитский мазхаб. Нужно отметить, что мазхабы представляют собой именно практику толкования религиозно- правовых проблем действующими в том или ином джамаате (общине) духовными лидерами. Иначе говоря, мазхаб - категория не внутриконфессиональной или, тем более, социальной спецификации, но скорее правовой. Более социально-нагруженной категорией является тарикат, суфийский "путь", объединяющий в братство последователей выдающихся шейхов. Суфийские учителя стремятся соединить ту или иную правовую традицию (а иногда и несколько традиций одновременно) в духовно-практической форме некоего жизненного пути, где мистическое учение сливается с социальной деятельностью, правовые наставления - с посвященностью, теологической эзотерикой, а сам "путь" при этом оказывается и достаточно различимой социальной группировкой, общиной.

Отметим, что в политизированном лексиконе приверженцы суфийских братств именуются тарикатистами, или традиционалистами (в силу того, что суфизм является традиционной формой ислама в республике). В региональной прессе имеет место также различение суфизма (тарикатизма) с одной стороны и традиционализма, с другой. Здесь под "суфистами" имеют ввиду членов мюридских братств, а к традиционалистам относят всех тех мусульман, кто практикует т.н. бытовой ислам, являющийся привычным образом жизни, в целом далеким от напряженных религиозно-этических рефлексий, свойственных суфизму.

В Дагестане распространены суфийские арикаты Накшбандийя и Кадирийя. Среди нынешних влиятельных шейхов, богословов или просто устазов, мастеров отмечаются Саид Чиркейский (аварец, имеет значительное влияние в Духовном Управлении Мусульман Дагестана), Таджуддин Хасавюртовский (также аварец), Магомед Мухтар (кумык).

И, наконец, еще одна, ставшая знаменитой, категория современной религиозной палитры Дагестана - ваххабиты. Ваххабизм активно заявил о себе, начиная с середины 1990-х годов. Это течение является радикальной, "пуританской версией" третьего суннитского мазхаба - ханбалитского. Сами приверженцы этого течения называют себя салафитами, салафиюнами (сторонниками "чистого" ислама, очищенного от искажающих его суть наслоений). Именно то, что ваххабизм есть "практическая" версия определенной религиозно- правовой школы, активно вторгающаяся в жизнеустройство общин - он столкнулся с более традиционалистским тарикатизмом, который сам стремится играть социально-политическую роль. Среди ваххабитских лидеров в современном Дагестане называются Ахмадкади Ахтаев (аварец), скончавшийся в 1998 году. (Ахтаев был также лидером Исламской партии возрождения Дагестана), Багауддин Мухаммад Кизилюртовский (также аварец, имел влияние, в том числе, и в печально известных даргинских селах Карамахи и Чабанмахи Буйнакского района), Аюб Астраханский, Мухаммадшафи Джангишев. Ваххабиты имеют (имели к августу 1999 года) 14 зарегистрированных медресе.

Мы не будем останавливаться на теологической подоплеке противоречий между традиционной для Дагестана суфийской версией ислама и ваххабизмом. Заметим лишь, что ваххабизм "упраздняет" институциализированное посредничество между верующим и Богом, отрицательно относится к почитанию шейхов и святых мест, что весьма распространено в Дагестане (на территории республики находится более 800 "святых мест"). В политической плоскости обращает на себя внимание крайне критическое отношение ваххабитов к традиционному исламскому духовенству, считающих последнее "соглашательским и продажным".

Термин "ваххабизм" употребляется здесь достаточно условно, так как сами представители течения не принимают этот термин и в своем большинстве мало что знают о самом Абд-аль-Ваххабе, хотя иорданец Моххаммад Али, учивший здесь в 1993-1995 годах, наверняка владел его трудами. Термин "ваххабизм" носит больше политический оттенок и отсылает к саудовским источникам финансирования деятельности конкретных духовных зачинателей движения в регионе. В соответствии с данными одного из наблюдателей численность ваххабитов составляет всего 2-3 % от общего количества верующих в республике 8. Трудно судить, каково именно это количество, так как номинация "верующий" охватывает сегодня, пожалуй, все мусульманское население республики.

Отметим, что известный ваххабитский центр в джамаате Карамахи-Чабанмахи Буйнакского района сложился вокруг некоторых деятельных персон, проповедующих "очищение ислама", причем, что самое существенное - персон, связанных с чеченским сепаратизмом в лице таких фигур, как Хаттаб. Отсюда та степень болезненного внимания именно к этой общине со стороны официальных дагестанских властей. Предполагаемая причастность ваххабитов из этих сел к ряду терактов против федеральных сил и военных объектов, а также проведение ряда звучных политических акций ("съезд объединенного командования Центрального Дагестана", провозглашение сел "территорией ислама" с введением норм шариата) сфокусировало в 1997-1999 годах вокруг этой общины наибольшее напряжение. То, что это именно даргинские села, как представляется, лишь облегчало для властей фокусировку такого негативного напряжения, так как это обстоятельство позволяло нейтрализовать какие-либо критические аргументы в этнической пристрастности главы Дагестана даргинца Магомедали Магомедова.

Удобство ваххабизма как "общего врага" объясняется несколькими причинами:

- радикализмом его политической и социальной риторики, которая выступает как подрыв устоев не только государственной власти, но и дагестанских культурных традиций. Как и любое пуританское движение, или "очищение", ваххабизм безусловно являет собой доктрину с большей степенью нетерпимости к инакомыслию и к несогласию с его социальными положениями;

- тем, что ваххабизм, не представляя собой этническое/национальное движение, может выступать в качестве непосредственного объекта официальной критики, которая при этом не рискует оказаться обвиненной в дестабилизации этнического баланса;

- связью дагестанских ваххабитов с чеченским сопротивлением в период вооруженных действий в Чечне в 1994-1996 годах и продолжающимся поныне их активным сотрудничеством с радикальным крылом чеченского национального движения.

Многими наблюдателями это сотрудничество оценивается как подрывная деятельность, направленная на дестабилизацию Дагестана и последующий вывод республики из состава РФ.

Ясно, что распространение ваххабизма является очевидной реакцией на социальный кризис и обеднение значительных слоев населения. В социальном смысле, ваххабизм есть отражение слабости, кризиса традиционного ислама в его суфийской форме, неспособности традиционного исламского духовенства легитимировать новые капиталы и одновременно обезопасить их от чрезмерно затратной практики "почитания традиций". Здесь важно отметить, что неспособность традиционной версии ислама купировать, объяснить, проговорить проблемы, возникающие в процессах перемен, обострялась еще и тем, что исламское возрождение, начавшееся после 1988-1990 годов, совпало по времени с относительным обнищанием населения и усилением общей политической нестабильности и экономических рисков. Другими словами, "недостаточность" обращения к традиции для эффективной социальной адаптации к переменам оказалась более рельефной и провоцирующей критическую переоценку самой этой традиции, самой традиционной для региона версии ислама.

Перспективы ваххабизма в Дагестане можно оценить следующим образом: являясь на первых порах производным от социально- экономического кризиса, это движение станет по мере своего развития самовоспроизводящимся. Иначе говоря, даже если в ближайшие годы в Дагестане начнется экономический подъем, он уже не будет каким- нибудь однозначным образом коррелировать с динамикой ваххабизма. Движение может оказаться интегрированным в социально-политическую, религиозно-общинную палитру Дагестана и его радикализм станет прагматическим, избирательным, фазовым, возникающим или исчезающим в зависимости от политической конъюнктуры, открывающейся перед лидерами движения. С другой стороны, движение всегда будет сохранять потенции радикального политического вызова. Пока же ваххабизм фактически выдавлен в подполье.

5. Дагестан и Чечня.

Первая чеченская кампания воспринималась в Дагестане с явным раздражением. Хотя М.Магомедов, в числе других руководителей северокавказских республик (за исключением президента Ингушетии Р.Аушева), подписал известное "Обращение" к Президенту Б.Ельцину с требованием навести "конституционный порядок" в Чеченской республике, что прозвучало как полная поддержка начала этой авантюры, но очевидным является доминирующее в Дагестане резко негативное отношение к введению войск в Чечню в 1994 г. Война ввергла Дагестан в массу новых проблем - от десятков тысяч беженцев (в подавляющем большинстве - чеченцев) до транспортной изоляции от остальной части РФ (даже железнодорожная ветка Махачкала-Кизляр-Астрахань проходила до 1997 года через чеченский Гудермес; после введения в строй ветки Карлан-юрт-Кизляр, проходящей по территории РД, такая зависимость была преодолена).

В дагестанском восприятии первой чеченской кампании различимы несколько существенных моментов, делающих это общее чувство весьма противоречивым. Среди таких моментов остановим свое внимание на следующих.

Собственно чечено-дагестанские отношения к 1994 году были далеки от безоблачных. Во всей приграничной полосе Дагестана, а это главным образом Новолакский, Хасавюртовский и Казбековский районы, прослеживается напряжение между чеченцами-аккинцами с одной стороны и аварцами и лакцами, с другой. Такое внутреннее для Дагестана напряжение и "зависание" попыток решения ауховской проблемы способствовали росту недоверия и даже атмосферы подозрительности между политическими элитами на уровне республик. В дагестанском общественном мнении (прежде всего, среди аварцев и лакцев) стали складываться отчетливые античеченские настроения. Дудаевский радикализм только способствовал укреплению в Дагестане таких настроений, так как усиливалось подозрение, что сецессия Чечни подстегнет настойчивость аккинцев и усугубит проблемы внутри Дагестана.

Чеченский сепаратизм и сам политический режим, установившийся в Чечне в 1991-1994 годах, рассматривался частью дагестанцев как пример падения в пропасть. Устойчивость и привычность массовых грабежей на железной дороге на территории Чечни в те годы, паралич промышленности и социальной сферы, разнузданность "тихого террора" против русского населения и общий стремительный рост преступности - все это обусловливало стремление дагестанцев дистанцироваться от чеченского опыта, их желание "идти своим путем", "быть другими кавказцами".

Чеченский сепаратизм рассматривается другой частью дагестанцев в качестве положительного примера исторической принципиальности, примера ясного и однозначного отношения к внутрироссийскому статусу северокавказских народов как покоренных, завоеванных колоний. Такая "цельность", "прямота'' идеологии чеченского сепаратизма, а главное - достаточная уверенность чеченцев в своих силах, чтобы действовать в направлении заявленных целей - задают дагестанскому историческому восприятию серьезную психологическую задачу. Чеченская идеология опирается на сильный, присущий всем кавказским культурам, ценностный комплекс, связывающий свободу субъекта (человека или народа) с самой его полноценностью. Само устремление Чечни к отделению от России, трактуемое как (да, непрагматичное, безоглядное, обманчивое, но) освобождение, есть некое послание всем остальным кавказцам, в котором презрительно утверждается об их "исторической неполноценности". Этот вызов должен быть нeкоторым образом встречен.

Этот мотив проявляется, например, в очередной переоценке исторической роли имама Шамиля. Теперь оказывается, что именно его этничность объясняет его поражение. "Когда Шамиль направился к князю Барятинскому, чтобы заявить о своей сдаче, его окликнул чеченский наиб Байсунгур, но Шамиль не оглянулся, и потому остался жив - Байсунгур не мог выстрелить в спину. Итак, Шамиль не был чеченцем, иначе он не согласился бы сдаться...".

Ввод федеральных войск в Чечню в 1994 году обострил этот "моральный контекст", ситуацию того ценностного выбора, перед которым поставил дагестанцев чеченский вызов. С одной стороны эта акция могла рассматриваться как возможное подтверждение исторической несостоятельности радикального чеченского примера, делая его всего лишь неудачным дудаевским экспериментом, затеей узкой группы лиц, и, соответственно, освобождая Дагестан от настоятельной необходимости самому определяться в отношении этого примера. Но с другой стороны, акция могла привести к героизации этого примера, к превращению его в то, чем он мог стать в самых смелых проектах чеченских идеологов - "знаменем общекавказского освобождения".

Но "знамени" не вышло. В 1997-1999 годах неспособность правительства А.Масхадова справиться с преступностью и добиться соблюдения правопорядка как одного из элементарных признаков государственности все больше и больше укрепляли дагестанцев во мнении, что чеченский пример - все же неудачная историческая альтернатива. Захваты заложников и террористические акции на административной границе и внутри территории Дагестана становятся к 1999 году основными темами, с которой ассоциируется чеченская независимость в повседневной жизни республики. С мая 1999 года регулярными становятся нападения с чеченской стороны на блокпосты ВВ МВД РФ и МВД Дагестана, расположенные на административной границе.

В дагестанской прессе появляется показательная лексика: "чеченская военщина", "послевоенные аппетиты чеченцев угрожающе растут" (об идее присоединения к Чечне дагестанского междуречья Терека и Сулака с выходом Чечни к Каспию), "агрессивная гегемонистская идеология" (об идее объединения Чечни и Дагестана в одно независимое государство), "идеология чеченского вермахта", "пятая колонна" (о ваххабитах), "центры-метастазы ваххабизма" и т.д.9

Рассматривая ботлихско-цумадинские события августа-октября 1999 года, отметим, что их нельзя сводить к "вторжению исламских фундаменталистов". В возникновении ботлихско-цумадинского очага напряженности различаются три связанных между собой фактора:

- внутридагестанский фактор. Он проявился в том, какую роль играли в начале событий сами выходцы из Дагестана, в том числе - из тех самых сел, оказавшихся затем в зоне боевых действий. Как полагают некоторые дагестанские наблюдатели, началом августовских событий стало установление в этих селах "шариатского правления" силами самих местных жителей. Здесь прослеживается цикл многих судеб молодых дагестанцев - "безвременье" и безработица, соблазнительная карьера "воинов ислама", выезд на учебу в Чечню, укрепление здесь определенных навыков и радикальных взглядов на переустройство социального и политического уклада современного Дагестана, затем возвращение домой и, наконец, спонсированная попытка установить "правильный", исламский порядок на территории своих джамаатов (например, как это удалось тем же карамахинцам). В аналитических обзорах событий фактически игнорируется то, что часть Цумадинского и Ботлихского райнов вышла из политико-правового пространства российского Дагестана первоначально не в ходе интервенции чеченских отрядов Басаева-Хаттаба, а, скорее всего, благодаря усилиям самих выходцев из этих районов. Лишь после того, как произошло столкновение между отрядом местных ваххабитов и присланной в Цумадинский район группой дагестанских же милиционеров, местным фундаменталистам поспешили на помощь их учителя и сотоварищи из Чечни;

- собственно чеченский фактор. Ясно, что этот фактор сыграл в лице Басаева и Хаттаба провоцирующую роль: соблазнившись шансами использовать местных ваххабитов для подрыва стабильности в Дагестане, чеченцы не учли, как они сами и их вовлеченность в события воспринимается дагестанцами. После того, как Басаев вошел в Дагестан, здесь произошло усиление античеченских настроений, а местные ваххабиты оказались "пятой колонной чеченского экспансионизма".

Само вовлечение чеченцев во внутридагестанские дела стали свидетельством острого кризиса чеченского национального движения. Существо этого кризиса в том, что движение не смогло перестроить свою военно-организационную структуру времен 1994-1996 годов в институты и процедуры эффективно действующей государственной власти. Структура движения, конфигурация власти и сам этос сопротивления, более-менее эффективные и адекватные военной фазе 1994-1996 гг., не смогли трансформироваться в устойчивые (хотя бы псевдо-) государственные институты и идеологию, которые, в свою очередь, позволили бы Чеченской республике более-менее успешно обустроиться в геополитическом ландшафте и продвигаться вместе с Россией к урегулированию.

А.Масхадову не удалось преодолеть высокую децентрализацию, свойственную структуре чеченского сопротивления времен первой кампании 1994-1996 годов. Ясно, что такая децентрализация опиралась на саму тейповую структуру чеченского общества и имела "культурную санкцию" в устойчивой традиции локального самоуправления. В известном смысле "Чечня" как единое национальное и политическое образование сформировалась и существовала, прежде всего, в контексте российской государственности. Вне этого "напрягающего" контекста в чеченском обществе не нашлось внутренних ресурсов к эффективной концентрации власти.

То есть, чеченское общество не смогло обнаружить в себе ни институциальных (государство), ни культурных ресурсов для нейтрализации криминального насилия, распространившегося как в самой республике, так и в прилегающих к ней регионах России уже после войны 1994-1996 годов. Сама организационная структура национального движения и этос "войны с русскими" оказались не столько основой государственности, сколько инструментами для легитимации криминального бизнеса различных группировок/ полевых командиров в глазах чеченского населения. В частности, бизнес на взятии заложников расцвел в чеченском обществе как один из самых прибыльных. Криминальный характер этого бизнеса "смягчался", "гасился" поствоенной культурой насилия или же сей бизнес полагался "частным делом" отдельных кланов/ семей или групп, куда не следует вмешиваться их соседям или обществу как таковому. Но именно этот бизнес явился основным фактором деградации имиджа чеченского сопротивления и чеченской национально-освободительной революции. Экспорт этой революции в соседние регионы России прочно ассоциировался местным населением этих регионов прежде всего с ее возможными криминальными последствиями.

Не имея надежных внутренних ресурсов для централизации власти и обуздания криминального бизнеса, чеченское общество в лице некоторых лидеров (М.Удугов, Ш.Басаев) попыталось обратиться к радикальному политическому исламу как возможному пути разрешения отмеченного внутреннего кризиса. Традиционная для Чечни тарикатская версия ислама не могла быть таким ресурсом - она была слишком жестко привязана к тейповой, "ячеистой" структуре чеченского общества. Однако и стремление к огосударствлению ислама в республике, и тем более попытки преодолеть такую "ячеистую" структуру через распространение "чистого ислама", лишь внесли новый, дополнительный разлом в чеченское общество. Ваххабизм вступил в конфликт с тейповой, "ячеистой" структурой и стал угрозой уже для самого чеченского культурного наследия - угрозой для привычного миропорядка самой чеченской общины.

Политизация ислама с ваххабитским уклоном не способствовала ни преодолению внутреннего кризиса чеченского национального движения, ни формированию чеченской государственности, ни, тем более, росту ее авторитета в Дагестане. Напротив, возобладание радикального крыла чеченского движения с его экспансионистской идеологией и авантюрной внешнеполитической практикой, способствовало отчуждению Дагестана от Чечни. Все напряжение, обусловленное внутренним кризисом чеченского национального движения, функциональной несостоятельностью институтов государственной власти республики, стало питать чеченские иллюзии о возможности "экспорта исламской революции" в соседние регионы России (прежде всего, в тот же Дагестан). В 1996-1999 годах в Чеченской республике вполне сформировалась инфраструктура такого экспорта (главным образом, в лагерях военной подготовки, где обучалось и большое количество дагестанцев). Данная инфраструктура казалась столь серьезной и вполне наполненной дагестанскими кадрами, что Масхадов обманулся в самый критический момент военной авантюры ваххабитов в Дагестане. Он видимо полагал, что это и есть дагестанское продолжение чеченской революции (и не стал осуждать акцию).

Но каков был действительный региональный контекст, в котором разворачивался кризис чеченского национального движения и попытки его разрешения в "экспорте исламской революции"? Самое существенное здесь состоит в том, что чеченский кризис 1997-1999 годов совпал по времени с постепенным, но явным укреплением властных институций соседних республик, с фазовой стабилизацией элит в этих республиках. В частности, Ботлихско-Цумадинские события 1999 года произошли через некоторое время после выборов в Дагестане, выборов, в которых дагестанской политической элите удалось значительно продвинуться в процессе консолидации, в выработке и апробировании устойчивых "правил игры" во внутренних противоречиях. Социальный кризис в Дагестане удалось канализировать в борьбу против "общего врага" - "ваххабитской угрозы". Она была здесь очень кстати.

Заключение

Современный Дагестан как нельзя более наглядно представляет собою перспективы дальнейшего развития российской государственности. Именно здесь в наиболее концентрированной форме оказались сосредоточены те противоречия, те вызовы, отвечая на которые проверяют себя на состоятельность Российское федеративное государство и российская общегражданская нация. Дагестан, как и Чечня, оцениваются как имеющие априори наименьшие шансы для того, чтобы эффективно и устойчиво реконструировать себя в качестве российских регионов и, соответственно, в качестве составных частей российского общегражданского сообщества. Соответствующие прогнозы опираются на своего рода фундаментализм при трактовке национально-этнических проблем. Проведенный выше анализ показывает многоплановость внутренних членений дагестанского общества и явную неоднозначность вектора его дальнейшего развития. Разрыв с Россией мог бы иметь перспективу при искусственной изоляции Дагестана от РФ. (В какой-то мере эта тенденция наблюдалась во время боевых действий в Чечне). При внимательном отношении к проблемам этого специфического субъекта РФ со стороны Центра развитие событий в этом направлении представляется маловероятным.

Проведенный выше анализ, основанный на релятивистской теории нации, предлагает, прежде всего, воздерживаться от излишне "фундаментальных" суждений, предписывающих этнополитической реальности жесткую траекторию развития. Эта реальность (в частности, в том конкретно-историческом и социальном воплощении, каким предстает Дагестан) не являет собой "площадки" для действий некоего единого исторического агента, с заданной системой координат, правилами игры, "закономерностями развития" и т.д. Напротив, здесь присутствуют и определяются в отношении друг друга множество агентов, групповых солидарностей, этнических, и не только этнических, стратегий. Релятивистский подход предлагает прослеживать, как происходит взаимное полагание агентов в этой реальности, как выстраивается их совместное коммуникативное пространство, какие в нем осуществляются взаимные определения, как конструируются и изменяются стратегии и образы, на которые эти стратегии опираются.

Представляется затруднительным построение адекватной картины процессов, происходящих в Дагестане, без исследования подобных стратегий соотнесения с присутствующим "Другим" в общем политическом и социальном пространстве. Этими другими могут быть самые разнообразные персонажи - этнические элиты, "этнопартии", джамааты, республиканские или федеральные власти, - даже отдельные инстанции (типа таможенного поста на Самурском мосту).

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 Здесь уместно отметить, что границы самой этой категории "дагестанские народы" были исторически подвижными. Когда-то кумыки, отличая себя от "таулу" - горцев, тем самым исключали себя из дагестанцев. В советском политическом и этнографическом словаре чеченцы-аккинцы отчетливо не были в пределах категории, также как и ногайцы и дербентские азербайджанцы. В то же время кумыки, являясь тюрками по языку, стали привычно фигурировать в качестве дагестанцев. Хотя еще в 1972 г. Карта народов СССР, построенная по лингвистическому критерию, по-прежнему не относила их к списку дагестанских народов. В постсоветском десятилетии можно отметить стремление определить политические рамки категории дагестанские народы следующим кругом - аварцы, даргинцы, лезгины, кумыки, лакцы, табасараны, агупы, цахуры, рутульцы, ногайцы, чеченцы-аккинцы, русские, таты и азербайджанцы. Этот перечень, наполняющий сегодня политическую категорию дагестанские народы, закреплен в современном избирательном законе Республики Дагестан (коренные народы Дагестана). Именно из этих 14 этнических групп, по одному человеку от каждой из них, формируется Государственный Совет - высший орган исполнительной власти республики. Важно, тем не менее, отличать политическую корректность и гражданский смысл такой институциализации с одной стороны и распространенные "на месте" представления о границах этнокультурных категорий, с другой.

2 В категорию горских народов Терской области включались кабардинцы, горские татары (балкарцы), осетины, ингуши и чеченцы. Именно эти группы, вместе с карачаевцами из соседней Кубанской области, составили круг тех народов, коллективной автономией которых и проектировалась Горская советская республика. Она состояла из округов: Карачаевского, Нальчикского (Кабардинского), Балкарского, Владикавказского (Осетинского), Назрановского (Ингушского), Грозненского (Чеченского) и Сунженского (Казачьего). Присутствие последнего округа отражает, конечно, не включение казаков в категорию горских народов, но территориальную и экономическую невозможность вычленения Сунженского казачьего округа из пределов Горской автономии.

3 Кисриев Э. Национальность и политический процесс в Дагестане. Махачкала. 1999.

4 Там же.

5 Кисриев Э. Дагестан: парламентские выборы и итоги референдума // Бюллетень Сети этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов. I999. № 24 (март-апрель).

6 Показатели в данном столбце построены на основе источника: Варисов М.-З. Дагестан стал политическим полигоном России // Независимая газета. 1998. 23 апреля. Автор, являющийся руководителем информационно-аналитического отдела аппарата Народного Собрания Дагестана, приводит в своей статье национальный состав Правительства РД, в том числе руководителей комитетов и других органов правительства, руководителей основных госпредприятий, территориальных и региональных отделений федеральных структур,руководителей акционерных обществ, фондов и союзов. Показатель "вес в политической элите", весьма приблизительный и условный, получен нами путем простого подсчета доли этнического представительства в этом, очерченном дагестанским исследователем руководящем круге республиканских чиновников и хозяйственников.

7 Опрос проведен Отделом социологических исследований при информационно-аналитическом управлении Министерства по национальной политике, внешним связям и информации Республики Дагестан весной 1999 года.

8 Максаков И. Соотношение исламских движений Дагестана // Независимая газета Религии. 1998. 18 марта.

9 Мурклинская Г. Дагестан: враждебное окружение // Северный Кавказ. 1999. № 9-12; Магомедов А. Кто грозит миру на Кавказе? // Северный Кавказ. 1999. № 6.